Травяной венок. Том 2 - Маккалоу Колин

Сулла шел с царским достоинством, которым он ранее не обладал, отвечая на поклонение лишь легким кивком головы, улыбки не было на его губах, а в глазах ни ликования, ни самодовольства. Это была осуществившаяся мечта, это был его день. Его зачаровывало то, что он способен был различать отдельных людей в толпе; красивую женщину, старика, ребенка, примостившегося на чьих-то плечах, каких-то чужеземцев – и Метробия. Он чуть не остановился, заставив себя двигаться дальше. Всего лишь лицо в толпе. Лояльное и благоразумное, как и все. Никакого знака особого внимания не появилось на его смуглом красивом лице, разве что в глазах, хотя никто, кроме Суллы, не смог бы этого заметить. Печальные глаза. Но он уже исчез, остался позади. Он был уже в прошлом.

Как только всадники достигли места, окаймляющего Колодец комиции, и повернули налево, чтобы пройти между храмом Сатурна и сводчатой аркадой находившегося напротив убежища Двенадцати Богов, они остановились, повернули головы в сторону Серебрянического спуска и стали выкрикивать приветствия еще громче, чем возглашали их в честь Суллы. Он слышал, но не мог видеть, и чувствовал, как пот стекает у него между лопаток. Кто-то отбирал у него толпу! Потому что толпа тоже со всех крыш и ступеней повернулась в ту сторону, ее крики нарастали, а колышащиеся руки напоминали море водяных растений.

Никогда Сулла не делал столь больших усилий, как то, что он сделал над собой – ничто не изменилось в выражении его лица, не уменьшились царственные наклоны его головы, ни проблеска чувств не появилось в его глазах. Процессия снова двинулась; через нижний форум он прошел вслед за своими ликторами, не поворачивая головы, чтобы проверить, что ждет его у подножия Серебрянического спуска. Кто украл у него толпу. И кто крадет его день! Его день!

Он был там – Гай Марий. В сопровождении мальчика. Одетый в toga praetexta. Ожидающий момента, чтобы присоединиться к группе курульных сенаторов, которые следовали непосредственно за Суллой и Помпеем Руфом. Снова вернувшийся к деятельности, он пришел, чтобы участвовать в инаугурации новых консулов, после – в заседании сената в храме Юпитера, Величайшего и Превосходного на вершине Капитолия, а затем в празднестве в том же храме. Гай Марий. Гай Марий – военный гений. Гай Марий – герой.

Когда Сулла поравнялся с ним, Гай Марий поклонился. Чувствуя всем телом неистовую ярость, ведь он не должен был позволять себе замечать ни одного человека – даже Гая Мария, – Сулла повернулся и ответил на поклон. При этом восхищение толпы дошло до чудовищной истерии, люди орали и вопили от радости, лица их были мокры от слез. Затем Сулла свернул влево, чтобы пройти мимо храма Сатурна и подняться на Капитолийский холм; Гай Марий занял свое место среди людей в тогах с пурпурной каймой вместе с мальчиком. Он настолько поправился, что почти не волочил свою левую ногу, и мог показать, как он левой рукой поддерживает тяжелые складки тоги. Народ мог убедиться, что он больше не парализован. Он мог себе позволить не обращать внимания на свою гримасу, на улыбку, которая оставалась на его лице, когда он не улыбался.

«Я уничтожу тебя за это, Гай Марий, – думал Сулла. – Ты же знал, что это мой день! Но ты не смог удержаться и не показать мне, что Рим все еще твой. Что я, патриций Корнелий, меньше, чем пылинка перед тобой, италийской деревенщиной без капли греческой крови. Что я не пользуюсь любовью народа. Что я никогда не достигну твоих высот. Хорошо, может быть, это и на самом деле так. Но я уничтожу тебя. Ты не устоял перед искушением показать мне все это в мой день. Если бы ты решил вернуться к общественной жизни завтра или послезавтра, или в любой другой день, остаток твоей жизни сильно отличался бы от той агонии, в которую я ее превращу. Потому что я уничтожу тебя. Не ядом. Не кинжалом. Я сделаю так, что твои наследники не смогут даже выставить твое imago^[42] на семейной похоронной процессии. Я испорчу твою репутацию на вечные времена.»

Однако прошел и окончился этот ужасный день. С довольным и гордым видом стоял новый старший консул в храме Юпитера, с такой же абсолютно бездумной улыбкой на лице, как у статуи Великого Бога, призывая сенаторов воздать честь Гаю Марию, так, словно большинство из них не питало к нему ненависти. Тогда Сулла вдруг понял, что Марий сделал то, что он сделал, полностью этого не сознавая. Ему не могло прийти в голову, что он может украсть этот день у Суллы. Он просто подумал, что этот день очень хорошо подходит для его возвращения в сенат, однако это не могло смягчить гнева Суллы и его обет уничтожить этого ужасного старика. Наоборот, искренняя бездумность поступка Мария была еще более нестерпима; похоже, что в сознании Мария Сулла значил так мало, что воспринимался лишь как часть фона его, Мария, собственного отражения. И за это Марий должен был заплатить сполна.