Травяной венок. Том 2 - Маккалоу Колин

– К-к-как он посмел! – прошептал Метелл Пий Сулле, когда собрание окончилось и общественные рабы начали готовиться к пиру. – Он сд-д-д-д-делал это сознательно?

– О, да, он сделал это нарочно, – солгал Сулла.

– И ты с-с-собираешься простить ему все? – спросил, чуть не плача, Метелл Пий.

– Успокойся, Поросенок, ты сильно заикаешься, – молвил Сулла, воспользовавшись этим мерзким прозвищем, но таким тоном, который не показался обидным Метеллу Пию. – Я не позволил этим дуракам увидеть, что я испытываю. Пусть они – и он! – думают, что я от чистого сердца одобряю все это. Я консул, Поросенок. А он – нет. Он всего лишь старый больной человек, пытающийся снова уцепиться за власть, которой ему не видать больше никогда.

– Квинт Лутаций сильно разозлился, – сказал Метелл Пий, следя за своим заиканием. – Ты его видел здесь? Он уже дал понять это Марию, но старый лицемер попытался сделать вид, что ничего подобного не имел в виду – ты можешь в это поверить?

– Я не уловил этого, – ответил Сулла, глядя в ту сторону, где Катул Цезарь горячо что-то говорил своему брату-цензору и Квинту Муцию Сцеволе, который слушал с несчастным видом. Сулла усмехнулся: – Он выбрал неподходящего слушателя в лице Квинта Муция, если он говорит оскорбительные вещи про Гая Мария.

– Почему? – спросил Поросенок, у которого любопытство возобладало над возмущением и негодованием.

– Тут намечается брачный союз. Квинт Муций отдает свою дочь за молодого Мария, как только она достигнет необходимого возраста.

– О, боги! Он мог бы выбрать и получше!

– На самом деле мог бы? – Сулла поднял одну бровь. – Дорогой мой Поросенок, подумай обо всех этих деньгах!

Когда Сулла пошел домой, он отклонил всех провожатых, кроме Катула Цезаря и Метелла Пия, и хотя к дому они подошли втроем, он вошел внутрь один под прощальные возгласы своего эскорта. Дома было тихо, и жены нигде не было видно; это его чрезвычайно обрадовало, так как Сулла подумал, что не смог бы сейчас столкнуться лицом к лицу с этой жалкой nicehess, не убив ее. Поспешив в кабинет, Сулла запер за собой дверь, опустил шторы на закрытом окне, выходящем в колоннаду. Тога упала на пол к его ногам, словно куча белой глины, и он безразлично отпихнул ее в сторону; лицо его теперь выражало то, что он чувствовал. Сулла подошел к длинному пристенному столу, на котором стояли шесть миниатюрных храмов в превосходном состоянии, краски на них были свежи и ярки, блестела богатая позолота. Пять из них, принадлежавшие его предкам, он велел реставрировать сразу же, как только стал сенатором; в шестом находилось его собственное подобие, доставленное из мастерской Магия в Велабруме всего лишь день назад.

Задвижка была хитроумно спрятана за антаблементом переднего ряда колонн маленького храма. Когда он отодвинул ее, колонны разошлись посередине, как половинки двери, и внутри он увидел себя – лицо в натуральную величину и нижнюю челюсть, присоединенную к передней части шеи; комплект завершали уши Суллы, позади ушей находились завязки, которые удерживали маску при надевании и прятались под париком.

Сделанное из пчелиного воска, imago было исполнено блестяще, цвет кожи был таким же, как у Суллы, брови и ресницы точно такого же темного цвета, в который он красил их по таким случаям, как заседания сената или обеденные приемы в Риме. Красиво очерченные губы были слегка приоткрыты, потому что Сулла всегда дышал ртом, и глаза были точной копией его жутких глаз. Однако при ближайшем рассмотрении зрачки оказывались отверстиями, через которые актер, надевший маску, мог достаточно хорошо видеть, чтобы передвигаться при помощи провожатого. Только в отношении парика Магий из Велабрума не смог достигнуть полного подобия, потому что нигде не нашел волос точного оттенка. В Риме было предостаточно изготовителей париков и фальшивые волосы, светлые или рыжие, были наиболее популярны. Первоначальными обладателями этих волос являлись варвары галльских или германских кровей, которых принуждали поделиться своими гривами работорговцы или хозяева, нуждающиеся в деньгах. Те волосы, что смог достать Магий, были определенно рыжее, чем шевелюра Суллы, но пышность и фасон превосходны.

Сулла долго смотрел на свое изображение, не в силах очнуться от изумляющего открытия того, как он выглядит в глазах других людей. Самое безупречное серебряное зеркало не шло ни в какое сравнение с этим imago. «Я закажу скульпторам Магия несколько портретных бюстов и статую в полный рост в доспехах», – решил он, вполне довольный тем, как он выглядит в глазах других людей. Наконец мысли его вернулись к вероломству Мария, и взгляд его принял отвлеченное выражение. Затем он чуть вздрогнул и указательными пальцами зацепился за два рога на передней стороне пола храма. Голова Луция Корнелия Суллы скользнула вперед, выехала на подвижном полу наружу и была готова, чтобы маску вместе с париком сняли с основы, которая представляла собой глиняный слепок с лица Суллы. Закрепленная на собственном рельефе, защищенная от лучей солнца и пыли в своем темном, душном доме-храме, маска могла сохраняться из поколения в поколение.