Любовь и Рим - Бекитт Лора

Молодая женщина невольно прикрыла глаза. Она получила свободу, но, как оказалось, это не дало ей обрести той радости сердца, какую она испытывала всего пару раз в жизни. Она вспоминала недавние времена, когда они жили на маленьком бедном островке, — тогда, вот так же закрыв глаза и чувствуя на коже теплые солнечные лучи, она вмиг отрешалась от беспокойства и страха. Сердце пело в груди, все казалось понятным и легким, душа и тело словно бы очищались божественным огнем. Ливия, Гай Эмилий и Элиар считали остров тюрьмой, но для нее это была та тюрьма, в которой она согласилась бы остаться навсегда.

Что ждет ее в Риме? Душевное одиночество, житейская неопределенность, тоска и страх вечного ожидания… неизвестно чего.

— Я вольноотпущенница Ливий Альбины, дочери Марка Ливия Альбина, и пришла, чтобы передать тебе вот это. — Она протянула ладонь, на которой лежал осколок солнца — хризолит.

Амеана подозрительно вытянула шею:

— Это подарок? От кого?

— От человека по имени Мелисс.

Глаза куртизанки расширились и заблестели от страха, в следующую секунду она произнесла мертвенно тяжелым голосом:

— Где он?!

— Далеко. В Греции.

Чуть успокоившись, Амеана взяла камень двумя пальцами и с невольно опаской разглядывала его.

— Я должна тебя наградить? — сказала она.

— Мне не нужно награды. Лучше ответь: мальчик, которого я встретила внизу, твой сын?

Куртизанка перестала разглядывать хризолит. Откинув голову назад, она слегка повела бровями.

— А тебе что за дело?

— Наверное, он служит помехой в твоих делах, отдай его мне!

Пораженная Амеана презрительно рассмеялась.

— Пусть даже и так — это не повод отдавать его первой встречной. Если тебе нужен маленький раб, так купи или подбери на рынке, там полно подкидышей.

— Мне нужен не раб, а сын, — тихо сказала Тарсия.

— Почему именно мой?

— У него такие глаза… — Тарсия с трудом перевела дыхание: от внезапного волнения сердце гулко стучало в груди. — Я воспитала бы его как собственного ребенка и всю жизнь молила бы богов о твоем счастье!

Амеана пристально смотрела на нее.

— Ты скажешь мне, где живешь?

— И не спросишь денег? Ребенка нужно одевать, кормить…

Тарсия покачала головой.

— Что еще сказал тебе Мелисс? — вдруг спросила Амеана.

— Он сказал, что непременно вернется в Рим. Амеана злобно рассмеялась.

— Пусть возвращается! Его давно поджидает смерть! А где и как ты с ним встретилась?

— Я бы могла рассказать, но тебе некогда слушать. — Тарсия кивнула на дверь, из-за которой доносились возбужденные мужские голоса и звук музыкальных инструментов.

— Да, верно… — медленно произнесла Амеана и глубоко задумалась.

Она не любила Кариона, ее раздражала сама необходимость думать и заботиться о нем, и сейчас острое желание избавиться от мальчика боролось в ней с инстинктивным страхом грядущего раскаяния. Однако голос стоящей перед нею молодой женщины звучал так тихо и проникновенно, а в позолоченном солнцем лице и серых глазах было столько мольбы и тепла, что она невольно решилась.

— Ладно, бери. Наверное, ты будешь ему лучшей матерью, чем я.

Через четверть часа Тарсия уже шла по улице, ведя за руку мальчика, и он казался ей таким могучим и прекрасным, этот ослепительно светлый, ошеломляющий красотой и богатством, словно бы только что родившийся на свет прямо на ее глазах, вечный город Рим.

…Был холодный, настороженно-тихий вечер; между тяжелыми тучами изредка пробивался желтоватый, тускло отражавшийся в свинцовых лужах свет. Недавно прошел дождь, и ноги тонули в жидкой грязи. Дул свежий и резкий ветер, он нес запах дыма и лошадей, звуки медленной конской поступи, бряцанья оружия и негромких мужских разговоров.

Элиар подошел к своему жеребцу и потрепал его черную, коротко стриженную челку. В ответ конь понюхал его ладони и потыкался в них теплыми мягкими губами. Элиар посмотрел назад: там, как и в прошлый раз, лежало разделявшее две враждебные армии опаленное рыжим огнем лишайников огромное болото. Еще дальше, в стороне, теснились синевато-серые холмы. Он стоял, устремив туда неподвижный взор, и думал. Он отдал себя войне, и война легла камнем на его плечи, и он чувствовал, как этот камень срастается с ним, ощущал его холод и мертвый вес.

Шла поздняя осень 714 года от основания Рима (42 г. до н. э.), позади была первая битва между республиканцами и триумвирами. Гай Кассий погиб, командование полностью перешло к Марку Бруту, а он медлил, не доверяя ни себе, ни судьбе, ни соратникам и друзьям, в результате чего дисциплина в войске упала, участились случаи перебежки солдат в лагерь противника. Перед предыдущим сражением обе армии долго стояли друг против друга, не предпринимая решительных действий. Республиканцы, имевшие значительные запасы провианта и фуража, предполагали взять противника измором. Однако солдаты тяготились бездействием, к тому же подступали холода, стояла ненастная погода, и лагерь буквально утопал в сырости и грязи.