Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3 - Солженицын Александр Исаевич

Рабочие депутаты, развалясь в бархатных креслах, ещё допрашивали, ещё не верили, потом поверили.

Так значит, планов отъезда в Англию – нет??

О нет, о нет, друзья мои!

И правительство обещает не совершать никакого перемещения бывшего Николая II без Совета Депутатов?

О, конечно.

Итак, семья будет арестована в Царском Селе впредь до выбора нового, более строгого, места заключения?

Хорошо, пусть будет так.

Причём в надзоре за бывшим царём и его семьёй должен участвовать специальный комиссар Совета Рабочих Депутатов.

Великодушный князь не имел никаких возражений.

А Николай Николаевич? Он не может быть допущен до командования!

Совершенно справедливо! И князь уже отправил великому князю разъяснительное о том письмо.

А где он есть? где он ездит?

Надеемся перехватить его в дороге.

В Ставке он не должен находиться!

И не останется!

Так удалось князю ублажить суровых своих контролёров. И сердечно уговорились обе стороны, что такие встречи будут полезны и в дальнейшем, регулярно, – и выбранная Исполнительным Комитетом комиссия, в составе их же, будет через день-через два приезжать в Мариинский дворец, и здесь они будут откровенно обмениваться соображениями о дальнейшей политике.

Очень хорошо! Это просто великолепно!

Это, действительно, вызволяло князя от многих ненужных и мучительных колебаний: во всём ладить, всё согласовывать, соборно, дружно!

Проводил гостей – и некоторое время разрешил себе походить по роскошному кабинету. Своя 56-летняя жизнь всё более вырисовывалась князю как красивое построение. Он – никогда не добивался власти, ничего не делал для этого, он даже не любил политики, больше всего любил практическую земскую работу с хорошими людьми вокруг. Он только был всегда непримирим к злоупотреблениям императорской власти. И вот какие-то мощные силы, им не призванные, даже ему не известные, стали ему со всех сторон помогать и возвышать его, – да русская общественность, кто же, или, шире того, – сам русский народ вознёс князя как своего любимого избранца, – и князь не чаял теперь, какой ещё верной службой отблагодарить и оправдать надежды. Но для этого ему не нужно было издавать указов или приказов, – по опыту жизни в мрачной императорской России он терпеть не мог казённых распоряжений сверху, давящих человеческую инициативу, такой власти в России вообще должен наступить конец. А всюду на местах должно оживиться или самозародиться умное творческое движение интеллигентных людей, и вся задача руководителей страны – только не мешать ей, – и так Россия достигнет славы небывалой среди просвещённых народов!

А между тем в мраморную, золочёную и паркетную тишину и уютность Мариинского, несмотря на набег 27-го февраля почти не потревоженную революцией, где бесшумные статные камер-лакеи в расшитых ливреях и белых чулках, сами важнее вельмож, и сегодня разносили новым министрам и новым сановникам чай, кофе, печенья, собиралось правительство на ежедневное заседание – в комнату рядом с парадной приёмной, за палисандро-перламутровыми дверьми. А министры-то – усталые, и даже до обессиленья.

И рассаживались за овальным лакированным столом – и князь Георгий Евгеньевич во главе его. Минувшие дни огорчало князя, что два-три-четыре министра всегда отсутствовали, конечно занятые своими делами, – но не хватало их общения в заседаниях. А сегодня – собрались до единого все, правда Гучков – перед выездом, он намеревался ехать на фронт. Лицо Гучкова было обидно угрюмо все эти дни, не соответствовало общему улыбчивому светлому духу нашей революции. Зато Милюков сегодня весь сиял, и было от чего: заатлантическая республика первая пожимала руку первому свободному русскому правительству! Князь проверяюще прошёл по лицам, и особенно взглянул на Керенского, в котором он с каждым днём чувствовал растущую деятельную силу и испытывал к нему растущее уважение. Керенский положил на стол нераскрытый портфель и чуть задумчиво искоса уставил длинную голову. Очевидно, не возражал.

Тут взъерошенный Шингарёв, на заседаниях всегда полуотсутствующий, ушедший в разложенные свои бумаги, настойчиво попросил дать срочное слово ему. Заговорил взволнованно, без бумаги, свободными глазами ища понимания в коллегах. И вот что рассказал. Сейчас ему донесли уже о третьем и четвёртом случае, как группы вооружённых солдат задерживают на станциях поезда с продовольствием, идущим для армии, – и реквизируют из этого продовольствия сколько желают для себя, даже и целыми вагонами. И случаи – на разных станциях тыловой полосы, друг с другом не связанных, – так что как бы не начиналось этакое массовое движение, захвата продовольственных поездов революционными частями. Так вот… что делать? Министр земледелия просит каких-то решительных мер.