Александр Великий или Книга о Боге - Дрюон Морис

Однако на шестой день, когда Неарх явился доложить ему, что флот готов, солдаты размещены на кораблях и провиант загружен в трюм, Александр пожаловался, что ему хуже. Лихорадка не переставала трясти его; мытье в бане только усилило его озноб. Несмотря на это, он оставил в силе приказ о выступлении, будучи убежден, что за ночь поправится. Он даже беседовал с Неархом о плавании, которое тот совершил, возвращаясь с берегов Инда, и сказал ему, что рад предстоящим ему приключениям такого рода. Только в утро, назначенное для отплытия, в тот самый час, когда он должен был взойти на борт, он смирился с тем, что нужно дать приказ об отсрочке похода. Он был не в силах держаться на ногах. Его речь уже была затрудненной, он не мог ясно выражать свои мысли, и командиры, к которым он обращался, испугались, заметив у него признаки бреда. Жара еще усиливала страдания, причиняемые лихорадкой; он велел снова вынести себя в сад, к бассейну для плавания. Воздух был напоен благоуханием всех цветов лета. Там, беседуя с Роксаной, он попросил у нее помощи в удивительном деле. Не сомневаясь, что скоро умрет, он хотел, чтобы она приказала отнести его тайно к реке и бросить в волны; таким образом он скоро бы исчез, не оставив следа, и солдаты могли бы поверить, что его взяли к себе боги. Роксана не согласилась на это из страха, что ее обвинят в убийстве, а также потому, что ожидала от него завещательных распоряжений в пользу ребенка, которого носила в своем чреве. «Вижу, – сказал Александр, – что вы завидуете моей божественной славе». И ему пришлось умереть, как умирают люди.

На девятый день он присутствовал в последний раз на жертвоприношении при восходе солнца; затем вернулся во дворец и попросил военачальников остаться рядом с ним на случай, если ему нужно будет сообщить им свои распоряжения; но он едва мог говорить с ними.

Пользовавшие его врачи признались в своем бессилии побороть недуг; единственное, что могло помочь, была, по-видимому, магия жрецов. Пришли сказать мне об этом. Я ответил, что уже бесполезно пытаться что-либо сделать, ибо во внутренностях Александра порвалась железа жизни. Раньше, за много недель до этого, можно было сделать попытку спасти царя, помешав болезни развиться. Меня спросили, почему я ничего не сказал и ничего не предпринял. Я ответил, что с самого рождения Александра знал о смертоносном положении светил на тридцать третьем году его жизни; я знал также, что если бы, вопреки пророчествам и воле богов, можно было бы продлить эту жизнь сверх отпущенного срока, то от этого произошли бы вещи еще худшие, чем сама смерть. Она все равно проявилась бы на другой лад, и лучше уж пусть Александр сгорит от лихорадки, естественной для людей Овна, чем погрузится в безумие (подстерегавшую его иную форму смерти) и разрушит свое дело восстановителя Амона.

В течение двух дней я не отходил от его изголовья – не для того, что бы помочь ему жить, а для того, чтобы помочь умереть, направляя его бред тем, что разделял его, и стараясь смягчить ему сознание своей боли. Лицо его было красно и исхудало, волосы цвета золота слиплись от пота; в глазах, которые он не спускал с меня, по-прежнему были видны, вокруг темных и горячих зрачков, один ободок – цвета неба и другой ободок – цвета ночи. У меня никогда не было ребенка и никогда не будет; но ни один отец, видевший, как умирает его сын, не может рассказать мне ничего о своем горе, что было бы мне незнакомо.

На двенадцатый день по армии распространилась весть, что царь умер. Все македонские воины, думая, что от них скрывают правду, бросились ко дворцу и осадили его ворота. Они умоляли, чтобы им дали приблизиться к Александру. Пришлось уступить и впустить их поодиночке; они входили молчаливой вереницей в опочивальню. Александр не мог говорить и попрощался с каждым только слабым движением головы и правой руки. Воины, сражавшиеся при Гранике, Каспийских воротах и Инде, выходили от него, не сдерживая рыданий.

В эту ночь шестеро Александровых друзей, среди которых был носитель священного щита Певкест, отправились в город, в святилище Сераписа, известное чудесными выздоровлениями, которые там совершались. Они собирались перенести туда Александра. Но когда они спросили совета жрецов, те ответили, что этого делать не нужно и что для Александра лучше, чтобы его оставили там, где он есть.

На другой день все были уверены, что Александр не доживет до вечера. Сознание возвращалось к нему лишь на редкие мнгновения; вспомнив в одно из них, что армия и вся его обширная держава ожидали приказов, посылавшихся ежевечерне, он протянул правую руку к Пердикке, чтобы тот снял царский перстень, которым запечатывались депешы и указы. Пердикка был тот самый полководец, которому он сказал, покидая Македонию: «Я оставляю себе только надежды». Присутстствующие увидели в жесте царя знак того, что он сознавал себя на пороге смерти и желал сделать распоряжения о наследстве. Один из находившихся рядом военачальников спросил, куда, согласно его пожеланию, нужно будет перенести его тело. Все смотрели на его губы; им показалось, что они разобрали одно слово: «Амон».