33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине - Анташкевич Евгений Михайлович

Когда он произнёс про себя «леди Энн», он вдруг почувствовал, как у него на душе потеплело. Чай был горячий, он ещё не купил подстаканник и не мог взять стакан в руки и вдруг вспомнил: «А где фляжечка? Если она вернётся… сюда… ей надо будет предъявить…»

Он прошёл в комнату, открыл тумбочку и достал фляжку, в ней был коньяк, предназначенный для Штина. Коньяк остался невыпитым, потому что, когда в прошлое воскресенье он снова пришёл в больницу проведать товарища, ему сказали, что тот уехал не долечившись. Сорокин понял, что Штин уехал на разъезд Эхо, чтобы найти убийц Одинцова.

«К чёрту убийц Одинцова! И Одинцова! – с раздражением подумал Михаил Капитонович и стал махать рукою перед лицом, как будто бы отмахивался от мух, но их не было, потому что, несмотря на жаркую погоду, он старался не открывать окно. – Одинцова-Огурцова! При чём тут Огурцов? Всех к чёрту! И к чёрту этот Харбин! В нём всех убивают!» Он лёг, укрылся простынёю, сразу покрылся липким потом, встал, открыл настежь окно: «К чёрту мух!!!» Выпил из горлышка коньяку, положил письмо Элеоноры под подушку, лёг и заснул.

11, 12 и 13 июня под палящей жарой он с Ремизовым и Изабеллой ходил за Номурой.

Работа филёра показалась ему ужасной. Во-первых, было очень жарко. Солнце вставало над городом и стояло, как казалось, в зените, до самого вечера, не двигаясь. Потом оно внезапно исчезало, будто бы пряталось от сотворённой им же жары, а жара, как жадные маркитанты после битвы, наседала на город и дотрагивалась до каждого, проверяя, остался ли ещё кто-нибудь живой. Ничего не спасало: днём не было тени, ночью – дуновения ветра.

Во-вторых, Номура оказался не таинственной фигурой, а именно об этом думал Сорокин, когда они встали утром на «точку», откуда была видна дверь его парадной.

А на точку они встали 11 июня в 7 часов утра.

Ремизов разбудил Сорокина громовым стуком в дверь. Сорокин проснулся, было 6.30, но в его голове проснулись только глаза, и он увидел ими взбешённого, но изо всех сил сдерживающего себя Ремизова.

– Что же вы, Михаил Капитонович! – зашипел Ремизов, заталкивая грудью Сорокина в комнату и закрывая за собой входную дверь. – Я разбудил всех соседей…

Как же ему хотелось выругаться, Сорокин видел это, дать бы ему волю, подумал он, но это могло кончиться неизвестно чем, и оба сдерживались. Сорокин умылся, оделся, хлебнул вчерашнего чаю, подумал про покурить и еле-еле сдержал тошноту. Прошлое и сущее в его голове ещё не выстроились.

– Хорошо, что вы ещё не утратили своей офицерской закалки и быстро собираетесь, – с облегчением выдохнул Ремизов, когда через двадцать пять минут они вышли на улицу.

На извозчике их ждала Изабелла. Сорокин увидел её и ахнул.

«Снежная королева!» – с восхищением подумал он. Изабелла сидела в рессорной коляске, в руках она держала белый с бледными цветами зонтик на бамбуковых распорах, на её голове была ажурная нитяная шапочка, как морозная роспись на оконных стёклах в Рождество. Она сидела нога на ногу, и край её ослепительного белого платья не закрывал колен в шёлковых чулках. А светлый лёгкий коло́менковый пиджак на Ремизове уже был тёмный под мышками. Сорокин был одет совсем не по погоде, ему показалось, что его чёрный костюм, а в особенности шляпа притягивают солнечный ожог.

Он не заметил, что за коляской стоял рикша, и не обратил внимания, что у рикши были умные глаза.

– Садитесь к рикше, – на ходу сказал Ремизов.

Слежка началась в 9.30, когда какой-то раскосый господин вышел из парадной.

Если бы в итоге кто-нибудь спросил Сорокина, что же такое слежка, он ответил бы одном духом: «Маета!» – и добавил бы: «Непонятная!» – и прибавил бы ещё: «Несусветная!» И так продолжалось три дня.

Номура, он же «Кара́ф», каждое утро выходил в 9.30, садился к извозчику и ездил по городу до обеда, адреса были одни и те же. В обед он садился в ресторанчике «Хризантема» на Участковой, и к нему приходили разные личности, как русские, так и китайские, может быть, и японские. С ними он разговаривал минут по десять – пятнадцать, и они уходили. После обеда он ехал в городское полицейское управление, потом на грузовую пристань, потом в железнодорожные склады. Один раз Сорокин увидел, как к нему в коляску на ходу заскочил русский полицейский чин, тот, что переводил, когда с Сорокиным разговаривал Ма Кэпин после исчезновения Ли Чуньминя. Они проехали три квартала по Диагональной, и чин на ходу соскочил. Сорокина это удивило, потому что чин был в годах. А один раз он спрятался под собственную шляпу, потому что на Китайской улице увидел Александра Петровича Адельберга. Тот кого-то ждал около шляпного салона. Одет он был отлично, а главное, по погоде, даже туфли на нём были матерчатые и бежевые. Михаила Капитоновича, как щенка, потянуло к нему, но в этот момент Номура заворачивал на Базарную, а Михаил Капитонович ехал первым в эшелоне и не мог потерять объект.