Падение титана, или Октябрьский конь - Маккалоу Колин

Дело сделано. Все двадцать два человека нанесли по удару, Децим Брут ударил дважды. Прикрывая лицо и ноги, Цезарь лежал у подножия статуи. Кремово-белая тога была рассечена на полоски, вокруг по белому мрамору расплывалась красная лужа. Казалось, в нем не осталось ни капли крови, так много ее разом вылилось из многочисленных ран. Кто-то отскочил, чтобы не запачкаться, но Децим не замечал ничего, пока внутри его туфель не сделалось мокро. Он понял, в чем дело, и заскулил, как собака. Эта кровь жгла его.

Тяжело дыша, освободители смотрели друг на друга. Глаза у них были дикими. Брут пытался остановить кровь, текущую по руке. Вдруг, словно по молчаливой мгновенной договоренности, они повернулись и помчались к дверям. Децим тоже, охваченный общим порывом. Заднескамеечники, свидетели убийства, уже выбежали на улицу, крича, что Цезарь мертв. Паника стала всеобщей, когда в саду появились освободители в тогах, запачканных кровью, с крепко зажатыми в руках кинжалами.

Люди бежали кто куда, только не в курию. Сенаторы, ликторы и рабы — все убегали, крича: «Цезарь мертв, Цезарь мертв, Цезарь мертв!» Забыв о своих грандиозных планах, о громоподобных речах, освободители тоже бежали. Кто бы мог подумать, что реальность окажется так далека от мечты и что один вид мертвого Цезаря с ужасающей бесповоротностью положит конец всем их идеям, философствованиям и стремлениям? Только после того, как убийство было совершено, все, даже Децим Брут, по-настоящему поняли, что оно значит. Титан пал, но мир в мгновение ока так изменился, что Республике никогда уже не подняться. Смерть Цезаря была освобождением, но то, что она высвободила, имело одно название — хаос.

Инстинктивно они побежали искать укрытия в храме Юпитера Наилучшего Величайшего. Их ноги стригли воздух, как крылья мельниц на сильном ветру. Через Марсово поле и вверх по задней лестнице Капитолия к первому прибежищу Ромула, и опять вверх, вверх по склону, по многочисленным ступеням к желанному храму. Там, внутри, задыхаясь от бега, с трясущимися коленями, двадцать два человека попадали на пол. Над ними уходили в недосягаемую вышину пятьдесят ног Великого бога, сияло золото, обрамляя слоновую кость, а ярко-красное терракотовое лицо улыбалось бездумной улыбкой от уха до уха, но с крепко сомкнутыми губами.

Как только первый заднескамеечник выскочил из курии Помпея с криком, что Цезарь убит, Марк Антоний вскрикнул и тоже побежал к городу! Требоний, пораженный этой совершенно нелепой реакцией, побежал за ним, крича, чтобы он остановился, вернулся и созвал сенат. Но было поздно. Бежали все. Бежал Долабелла, бежали его ликторы, бежали сенаторы, бежали рабы, прижимая стулья к груди. Улепетывали и освободители. Единственное, что мог сделать Требоний, — это догнать Антония, и он наддал.

А внутри курии царила абсолютная тишина. Не имея возможности наклониться, чтобы осмотреть то, что лежало у ног, Помпей смотрел в открытые двери. Его зрачки напоминали булавочные головки, как зрачки человека, вышедшего на яркий свет, потому что художник считал, что голубого в глазах изваяния должно быть больше. Цезарь лежал, чуть навалившись на правый бок, с лицом, закрытым тяжелой складкой тоги. Поток крови наконец иссяк, она тонкой струйкой лилась с возвышения. Иногда в курию залетала птичка и тщетно махала крылышками возле роз, вставленных в потолочные соты, пока свет опять не выманивал ее на свободу. Проходили часы, но никто, ни мужчины, ни женщины, не осмеливался войти внутрь. Цезарь и Помпей были недвижны.

Было уже далеко за полдень, когда управляющий Кальвина вошел в кабинет, где его почти оправившийся хозяин беседовал с Луцием Цезарем и Луцием Пизоном. Следом за управляющим вошел и египетский врач Хапд-эфане.

— Только не новый осмотр! — воскликнул Кальвин, чувствуя в себе силы, достаточные для капризов.

— Нет, господин. Это я попросил Хапд-эфане побыть здесь… просто на всякий случай.

— На какой случай, Гектор?

— Весь город гудит. Прошел ужасный слух. — Гектор запнулся и выпалил: — Все говорят, что Цезарь убит.

— Юпитер! — крикнул Пизон, а Кальвин спрыгнул с кушетки.

— Где? Как? Говори, человек, говори! — приказал Луций Цезарь.

— Ляг, господин Кальвин, пожалуйста, ляг, — взмолился Хапд-эфане.

Гектор повернулся к Луцию Цезарю.

— Кажется, никто ничего не знает, господин. Известно лишь, что Цезарь мертв.