Падение титана, или Октябрьский конь - Маккалоу Колин

— Еще поглядим, — мрачно сказал Антоний. — Ты привел с собой войска?

— Да, две тысячи человек. Они на Марсовом поле.

— Тогда первое, что надо сделать, — это занять Форум.

— Я согласен, — сказал Лепид.

В этот момент вошел Долабелла.

— Мир, мир! — крикнул он, подняв руки вверх и как бы отгораживаясь ладонями от Антония. — Я пришел сказать, что, по-моему, ты должен быть старшим консулом. Теперь, когда Цезарь мертв. Это все меняет, Антоний. Если мы не выступим единым фронтом, одни боги знают, что может произойти.

— Это первая хорошая новость, которую я сегодня услышал!

— Решайся, ты же наследник Цезаря!

— Quin taces! — рявкнул Антоний, наливаясь гневом.

— Он не наследник Цезаря, — объяснил Лепид. — Наследник — Гай Октавий. Ты его знаешь, внучатый племянник. Красивый гомик.

— Юпитер! — воскликнул Долабелла. — И что же ты будешь делать?

— Разберусь с кровопийцами, выжав денежки у сената. Теперь, когда Цезарь мертв, его список имеющих доступ к казне автоматически становится недействительным. Ты, Долабелла, согласен, я надеюсь?

— Определенно, — весело хохотнул Долабелла. — У меня тоже есть долги.

— А как же я? — недовольно спросил Лепид.

— Для начала будешь великим понтификом, — пообещал Антоний.

— О, Юнилле это понравится! Я смогу продать мой дом.

— А как мы поступим с убийцами? Известно, сколько их было? — спросил Долабелла.

— Двадцать три, если считать Требония, — ответил Антоний.

— Требония? Но ведь он…

— Он остался на улице, чтобы задержать меня, а значит, и тебя, Долабелла. Ликторов внутри не было. Они превратили старика в решето. А почему ты об этом не знаешь? Вот Лепид приехал из Вейи, а знает.

— Потому что я заперся в своем доме!

— И я тоже, но я все же знаю!

— Перестаньте! — крикнул Лепид. — Зная Цицерона, я полагаю, он уже побывал здесь. Я прав?

— Прав. Вот кто счастлив по-настоящему! Он хочет амнистии, — сказал Антоний.

— Нет, тысячу раз нет! — крикнул Долабелла. — Я не дам им уйти от наказания, ведь Цезарь убит!

— Успокойся, Публий, — сказал Лепид. — Поработай мозгами! Если мы не уладим все это тихо-мирно, определенно начнется еще одна гражданская война. А это — последнее, чего все хотят. К тому же нам надо срочно решить вопрос с похоронами Цезаря, для чего следует созвать сенат, чтобы провести эти похороны за государственный счет. Ты видел толпы на Форуме? Они пока не ярятся, но число людей все растет. — Он встал. — Я лучше пойду на Марсово поле и подготовлю своих ребят. Когда соберется сенат? Где?

— Завтра на рассвете, в храме богини Теллус. Там безопасно, — сказал Антоний.

— Я — великий понтифик! — радостно воскликнул Лепид. — Странно, правда? — спросил он с порога. — Когда мы заговорили у меня о том, кто какую смерть предпочел бы, Цезарь ответил «внезапную». Я рад, что его желание исполнилось. Вы можете вообразить его дряхлеющим?

— Он сам закололся бы, — сказал Долабелла угрюмо и сморгнул слезы. — Мне будет его не хватать.

— Цицерон сообщил мне, что убийцы — кстати, они называют себя освободителями — сейчас не в себе, — сказал Антоний. — Поэтому надо бы обходиться с ними помягче. Нажмем на них — они могут и рассердиться. Особенно такие бравые парни, как Децим Брут. Он может поднять войска. Понежней, понежней, Долабелла.

— Лишь на какое-то время, — отрезал Долабелла, готовясь уйти. — Но когда у меня появится хоть малейший шанс, Антоний, они мне заплатят!

Цицерон был доволен всем, кроме убогого красноречия освободителей. Дважды в тот день он убеждал Брута сказать что-нибудь: первый раз на ростре, второй раз на ступенях храма — и слышал унылые, меланхоличные, бесплодные, глупые речи! Когда Брут не ходил кругами вокруг чужих земель, отданных ветеранам, которых он очень любил, он бубнил о том, что освободители не нарушили своих клятв охранять Цезаря, потому что клятвы были уже недействительны. О Брут, Брут!

У Цицерона язык чесался выступить самому, прервать дурака, но инстинкт самосохранения брал верх и заставлял его молчать. Сказать по правде, он был также зол, что ему не доверились раньше. Если бы он знал обо всем, то шок и паника никого бы не охватили и большинство обитателей Палатина не запиралось бы в своих домах, боясь переворота и репрессий.

Он много времени провел в разговорах с Антонием, Долабеллой и Лепидом, осторожно добиваясь от них, чтобы они признали, что, в конце концов, убийство диктатора Цезаря не худшее из когда-либо совершенных преступлений.