Падение титана, или Октябрьский конь - Маккалоу Колин

— Покинув Рим, я признаю свою вину.

— Это так.

— Антоний сильный. И добр к нам.

— Децим, не доверяй Марку Антонию!

— Уверен, что на него можно положиться, — возразил Децим, зная то, чего не знал Гиртий: Марк Антоний тоже вложил свою лепту в убийство Цезаря, у него тоже рыльце в пушку.

— Я верю, что он хочет защитить тебя. Но народ и ветераны ему не позволят. Кроме того, Антоний жаждет власти. Такой же, какая была сосредоточена в руках Цезаря, а любого, кто стремится к этому, может постигнуть та же судьба. Это убийство создало прецедент. Антоний станет бояться, что он будет следующей жертвой. — Гиртий прочистил горло. — Я не знаю, что он сделает, но что бы ни сделал, поверь мне, освободителям это на пользу не пойдет.

— Ты намекаешь на то, — медленно проговорил Децим, — что освободителям нужно найти достойный, законный предлог убраться из Рима. Для меня это просто. Я немедленно могу отправиться в свою провинцию.

— Уезжай. Но учти, ты не сможешь долго удерживать за собой Италийскую Галлию.

— Чепуха! Палата внесла предложение поддержать все постановления Цезаря, а Цезарь отдал Италийскую Галлию мне.

— Поверь, Децим, ты будешь управлять этой провинцией ровно столько, сколько позволят Антоний и Долабелла.

Придя домой, Децим Брут написал Бруту и Кассию. В письме он пересказал то, что говорил ему Гиртий, и, снова впав в панику, объявил, что покидает Рим и даже Италию. Его ждет провинция, и он укроется в ней.

По мере того как он писал, письмо становилось все более и более сумбурным. Он выдвинул идею повальной миграции освободителей на Кипр или в самые отдаленные районы испанской Кантабрии. Что им остается делать, как не бежать? У них нет такого генерала, как Помпей Магн, нет влияния ни на легионы, ни на иноземных правителей. Рано или поздно их объявят врагами народа, что будет стоить им либо голов, либо, в лучшем случае, гражданства с вечной ссылкой без каких-либо средств. Пускай, кто может, попробует повлиять на Антония, пусть уверит его, что ни один освободитель не помышляет убить вслед за Цезарем консулов, и что никаких планов захвата у них тоже нет.

Письмо заканчивалось просьбой о встрече только втроем и с глазу на глаз. В пятом часу ночи, а где — решайте сами.

Они встретились в доме Кассия, говорили шепотом, за закрытыми ставнями, на случай если к окну подберется какой-нибудь чересчур любопытный слуга. Брут и Кассий были поражены, до какой степени страх овладел их сообщником, они даже подумали, что он сам не знает, что говорит. Вероятно, предположил Кассий, Гиртий по каким-то своим причинам просто решил припугнуть их, заставить бежать. Бегство означает признание своей вины. Поэтому нет, Брут и Кассий не уедут из Рима, и они отказываются объединять свои финансы или ценные бумаги.

— Поступайте как знаете, — сказал Децим, поднимаясь. — Уезжайте или оставайтесь, мне теперь все равно. Я, как только соберусь, уеду в свою провинцию, в Италийскую Галлию. Если я там хорошо закреплюсь, Антоний и Долабелла решат оставить меня в покое. Хотя я думаю, что сумею обезопасить себя и сам, тайком набрав небольшое войско из тамошних ветеранов. Просто на всякий случай.

— О, это ужасно! — крикнул Брут Кассию, когда одержимый страхом Децим ушел. — Моя мать желает мне зла, Порция не сказала и двух разумных слов. Кассий, удача покинула нас!

— Децим не прав, — уверенно возразил Кассий. — Я обедал у Антония, поэтому могу уверить тебя, что оснований для беспокойства у нас с тобой нет. Кстати, поразительно, что и Антоний хотел смерти Цезаря, — зубы его блеснули в улыбке, — хотя даже не знал содержание его завещания.

— Ты пойдешь на завтрашнее заседание сената? — спросил Брут.

— Конечно. Мы все должны… нет, фактически мы обязаны быть там. И не волнуйся, Децим там тоже будет, поверь.

Луций Пизон созвал сенат, чтобы обсудить похоронный вопрос. Неуверенно войдя в грязное помещение храма Теллус, освободители не ощутили открытой враждебности, хотя заднескамеечники старались не подходить к ним, кроме тех случаев, когда нельзя было этого избежать. Похороны Цезаря решили провести через два дня, двадцатого марта.

— Хорошо, — сказал Пизон и посмотрел на Лепида. — Марк Лепид, в городе спокойно?

— Город спокоен, Луций Пизон.

— Тогда, может быть, Пизон, ты публично прочтешь завещание Цезаря? — спросил Долабелла. — Я думаю, в нем указано, кому и что достается.