Короли Альбиона - Рэтбоун Джулиан

Я двинулся дальше и вскоре набрел на факира, собравшего вокруг себя несколько матросов, пару слуг и четырех солдат из свиты князя. Фокусник напрягал тощее тело так, что проступали жилы на шее, и щелкал пальцами, кажется, пытаясь загипнотизировать зрителей. Все его одеяние составляла грязноватая набедренная повязка и тюрбан, на основании чего я принял его за собрата-мусульманина, хотя и индийского происхождения.

Сержант, второй по рангу офицер в нашем отряде, здоровенный парень, чей ятаган выглядел особенно устрашающим из-за дополнительного шипа на рукояти, пробурчал мне в ухо:

— Он не хочет показать нам левитацию или трюк с веревкой. Говорит, пока он будет висеть, ветер унесет корабль слишком далеко, а он так и останется в воздухе над морем.

Я не удержался от смеха.

— Ладно, подождем, пока ветер стихнет или пока мы не доберемся до суши.

Факир развлекал публику, вытаскивая гирлянды связанных друг с другом платков из ушей зрителей и множество крутых яиц из собственного рта. Совсем неплохо, если учесть, что верхняя часть его туловища была обнажена.

Я направился к носу корабля и там обнаружил буддистского монаха. Заметив мое приближение, монах, одетый в ярко-желтый балахон, скорчился в предписанной правилами йоги позе, поднял к небу лицо с закрытыми глазами и принялся твердить очередную бессмысленную мантру. Голова монаха была обрита; рядом с ним лежали нехитрые атрибуты его звания кружка для подаяния, глиняный барабан, цимбалы и маленькие колокольчики, которые крепились к пальцам. Он был хрупкого сложения, имел длинные изящные ступни и пальцы, а брови у него отсутствовали напрочь, хотя на том месте, где им полагалось быть, кожа казалась красной и воспаленной. Вообще же кожа монаха была гладкой и безволосой, за исключением темной щетины, пробивавшейся на голове. Я подумал, уж не евнух ли передо мной. Монах был смуглее большинства моих спутников, не так темнокож, как жители Африки, но все же отчасти напоминал их. Погрузившись в экстаз, или медитацию, или что там полагалось по его религии, он не обращал на меня ни малейшего внимания, не открывал глаза, не шевелился, лишь губы чуть заметно двигались, повторяя монотонный напев. Я прошел мимо. Про себя я решил, что это сингалезец с острова Шри-Ланка — об этом говорила и его внешность, и его вера.

Тут посреди палубы вспыхнула свара, окончательно отвлекшая мое внимание от монаха. Сержант ухватил факира за горло, придавил его к борту, запрокинув голову и плечи фокусника за планшир, и, похоже, собирался одним толчком вышвырнуть его в море. Я кинулся назад к мачте, подлез под нижним углом паруса и концом посоха ткнул сержанта в плечо.

— Прежде чем сбросить его в море, ты должен, по крайней мере, объяснить мне, чем он заслужил смерть, — заявил я.

Повернув голову, сержант приблизил свою бычью физиономию вплотную к моему лицу, дохнув на меня ароматами рисовой водки, чеснока и копченой рыбы.

— Он смошенничал, — рявкнул сержант, — хитростью выманил у меня золотое кольцо.

Мое вмешательство все-таки отвлекло его, и крепкие пальцы, сжимавшие горло несчастного, слегка разжались. Факир принялся жадно глотать воздух.

— Все было честно! — выкрикнул он. — Он поставил золотое кольцо против моего обещания провести полгода у него на службе. Ему следовало лишь угадать, в какой руке кольцо. Да пусть забирает его! На что оно мне сдалось! — Факир протянул сержанту перстень, и тот с готовностью схватил его. Крупное кольцо в дурном вкусе — голова льва с крохотными рубинами вместо глаз. Насадив кольцо на средний палец правой руки, сержант далеко отвел руку, словно натягивая тетиву лука, и со всего размаха ударил факира в лицо. Я успел схватить фокусника за руку и тем самым спас его от падения за борт. Покачнувшись, факир выплюнул вместе с кровью выбитый зуб.

— Так-то! — орал сержант, оглядывая поросячьими глазками всех присутствующих — толпа вокруг нас становилась тем временем все гуще. — Вот как я разделаюсь со всяким, кто попытается меня одурачить.

Но на этом дело не кончилось. Когда наступила ночь, ветер стих, кораблик наш тихонько покачивался под безлунным небом, и на вахте оставались лишь два человека кормчий, умевший править по звездам, и дозорный на носу. Никто из них ничего не слышал, разве что в самые темные часы ночи тишину иногда нарушали плеск и фырканье проплывавших поблизости дельфинов или китов.

Затем пришел рассвет, и сержанта не оказалось на борту. За ужином он много пил, затем погрузился в глубокий сон, свалившись возле самого борта и неловко уткнувшись головой в сгиб локтя, а утром выяснилось, что сержант исчез. Кое-кто пытался обвинить факира, но за него вступился буддистский монах — дескать, факир всю ночь спал рядом с ним. Они устроились на нижней палубе, разделив общую постель и одно одеяло на двоих, и вплоть до утра никто из них не вставал и не тревожил сон соседа. Что до меня, я спал на палубе у самого входа в беседку, где поселились князь Харихара с Анишем, и я тоже слышал дельфиний всплеск, вернее, то, что принял за обычные звуки моря. Только вот за минуту до этого я наполовину проснулся, услышав, как кто-то с силой, звучно мочится в море, затем послышался быстрый, резкий хруст, словно сильный мужчина переломил прут о колено, короткий вздох и — всплеск. Раздался ли этот всплеск оттого, что дельфин выпрыгнул из воды или небольшой кит ударил плавниками по воде? Сомневаюсь, очень сомневаюсь. Но делиться своими соображениями я ни с кем не собирался.