Любовь и Рим - Бекитт Лора

Ливия очень надеялась, что не встретит здесь Гая Эмилия, — так и случилось, зато она почти сразу увидела Юлию: подруга быстро поднималась по лестнице, сияя улыбкой. Ливия опасалась расспросов, но Юлия, поглощенная собой, принялась выкладывать собственные новости. Ее свадьба переносилась на более ранний срок из-за служебных дел Клавдия Раллы, состоявшего в когорте преторианцев — лейб-гвардии, охранявшей главную квартиру одного из самостоятельных командиров войска, и в какой-то момент Ливия, с некоторых пор ведущая двойную жизнь, остро позавидовала подруге. Они немного поговорили, после чего Юлия отошла к своему жениху, а Ливия устроилась рядом с братом, который изучал купленную при входе табличку-программку. Заглянув в нее, девушка не обнаружила имени Элиара; впрочем, в программках и афишах указывались имена только тех бойцов, которые выступали в парах, — их было шесть, а еще нескольким десяткам предстояло сражаться целыми отрядами.

— Слишком много новичков, — недовольно заявил Децим, — вот посвистим, если они недостаточно хорошо обучены!

Обширный амфитеатр заполнялся довольно долго, и в конце концов у Ливий начала болеть голова — то ли от слепящей глаза белизны праздничных одежд сограждан, то ли от мощного гула разноголосой толпы. Несмотря на кажущуюся безликость, толпа обладает колоссальной властью — в этом Ливия убедилась давно. И сейчас она ощущала себя песчинкой, подхваченной волнами неумолимого океана. Девушка не посещала подобные зрелища вот уже несколько лет — с тех пор, как однажды увидела ползущего по арене смертельно раненного гладиатора: он хрипел, волоча за собой свои кишки, тогда как зрители бесновались от восторга.

Пытаясь отвлечься от неприятных воспоминаний, Ливия принялась наблюдать за отцом, который увлеченно беседовал с одним из чиновников магистрата. Она не могла слышать, о чем они говорят, но видела и знала, что отец в совершенстве владеет искусством сочетать жесты с речью. Временами он горделиво покачивал украшенной венком головой; складки тоги Марка Ливия были уложены так гармонично, как ни у кого другого, что еще больше подчеркивало его достоинство и величавость осанки.

«Как хорошо обладать столь непреклонной волей, непоколебимостью убеждений, — подумала она. — Впрочем, наверное, это чисто мужские качества».

Наконец, когда большинство зрителей расселось по местам, а также прибыли высокопоставленные лица, устроитель игр подал знак к началу боя, и тотчас состоялось торжественное шествие гладиаторов по арене, закончившееся приветствием претору. Все они были молоды, не старше тридцати лет, красиво сложены: представить взорам римских граждан нечто несовершенное было бы большим оскорблением. Их богато украшенные доспехи ослепительно сверкали на солнце, и Ливия сразу поняла, что даже если возлюбленный ее гречанки и присутствует здесь, ей ни за что его не узнать. Пожалуй, хорошо, что Тарсия не может наблюдать за ходом боя, — рабам вход в амфитеатр запрещен — иначе в каждом убитом она видела бы своего Элиара.

Первым надлежало выступать ретиарию, одетому в простую тунику, не имеющему ни шлема, ни какого-либо другого защитного оружия, а только легкий трезубец и сеть, и секутору в гладком шлеме с забралом, вооруженному небольшим щитом и мечом. Мало-помалу в рядах зрителей наступила тишина, на фоне которой особенно громко слышался звон оружия и крики сражающихся. Иной раз в толпе проносился напряженный вздох, подобный шуму ветра в дубраве, и тогда Ливий начинало казаться, будто расплывшаяся по рядам амфитеатра гигантская масса народа — некий единый организм с общим сердцем, мозгом и легкими, одинаковыми чувствами и стремлениями. Большинство мужчин подалось вперед, сжав кулаки, их тела напряглись, как струна, зубы были стиснуты, глаза горели; женщины, напротив, слегка откинулись назад с деланным безразличием, на самом деле захваченные зрелищем бойни ничуть не меньше мужчин. Ливия сидела прямо, почти не шевелясь, с застывшим лицом и временами вздрагивала, словно от боли. Она, одна из немногих, сочувствовала слабейшему и не желала его смерти.

Наконец один из бойцов упал и попросил помилования. На него тут же обрушилась буря негодования: зрители еще раньше сочли его трусливым и слабым.

Почти неуловимое движение руки победителя, быстрое, как молния, сверкание меча — и поверженный гладиатор повалился назад: из его перерезанного горла хлынула струя темной крови.