Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3 - Солженицын Александр Исаевич

Приехавший сразу занял главное среднее место за столом, и грамотного телефониста посадил рядом записывать, – а третья табуретка так никому и не понадобилась, её потом перенесли капитану, который подошёл с опозданием.

Чудной прапорщик заложил руку за борт шинели и чудно поклонился вправо и влево. (Солдаты оглядывались по-за собой: кому это он поклоны бьёт?) Объявил, что сделает «внеочередной доклад по текущему моменту». (Вылупились.)

И – уверенно понёс, с удовольствием, смачно выговаривая и себя слушая. Чего-то мелькало: «вековой деспотизм… развратный проходимец Распутин вместе с царицей немкой правили Россией… Николая предупреждали, что народ ропщет, но он не слушался советов… на подвигах сотен борцов от декабристов до наших дней… звезда свободы… творчество солдатских масс…»

А дальше Гулай стал замечать у этого земгусара в терминологии признаки социологии и даже чуть не философии – и догадался: этот – из публики, отрепетированной в социал-демократических кружках, а то из тех провинциальных юных интеллигентов, какие читают гимназисткам лекции по философии, чтобы верней уложить по выбору в постель, в Харькове знал Гулай такого Межлаука.

Солдаты слушали смирно, хотя с глазами стеклянистыми. Прапорщик понёс и дальше – «история всех революций показывает… миражи оптимизма… преодолеть негативность организации», – вдруг кто-то из батарейцев сзади звучно приговорил:

– Зюньзя!

– и передался, перекатился смешок. Прапорщик не понял, не заметил, а солдаты стали шевелиться, доставать кисеты, скручивать газетные махорочные цыгарки. И задымило по всему расположению, а кто от дыма отмахивался – казалось: от докладчика.

А Зюньзя не заметил бесповоротного – и ещё разгорячался, уже и с жестами, да вольно было речь держать – ни обстрелу, ни ветру, ни снегу, ни холоду, – то ли ждал сопротивления от здешних офицеров, косо поглядывал в их сторону. Но унизительно было бы Косте Гулаю тратить свою превосходную философскую диалектику на этого мордатенького поросёнка.

Секретарь сидел над чистым листом, не понимая, что ему писать.

Капитан Клементьев и не смотрел на Зюньзю, а куда-то поверх стволов, будто обдумывал стрельбу. Несмотря на то, что он молод, в привычках у него что-то немолодое. Командира же батареи не было.

Наконец Зюньзя заметил, что его вовсе не слушают, и покинул свою фразеологию, стал подделываться под лубочный стиль, ища сочувствия в солдатских лицах: «совсем невтерпёж, невмоготу стало жить бедному люду… царские холопы… полиция грабила живого и мёртвого… начальство только и делало, что запрещало жить своим умом…»

Думали – все выборы будут двадцать минут, не рассчитали: время-то близилось к обеду. Народ забеспокоился, закашлялся, больше зашевелился. Наводчик 2-го орудия хозяйственный Прищенко не выдержал и высоко поднял руку, будь что будет.

Зюньзя заметил:

– Вам, товарищ, что? Отойти? Пожалуйста, разрешения не надо.

Прищенко слез с лафета, переминаясь:

– Да нет, господин прапорщик. Чего ж впорожную вола гонять? Вот-вот куфня приедет.

Зюньзя обиделся на грубость:

– Как же так, товарищи? Я вам – момент объяснял, а теперь должен объяснить о взаимоотношении с офицерами и о роли комитетов.

– Так вы, товарищ господин, и сказывали бы с конца, а то куфня приедет.

– Чего тары-бары размолачивать! – резким дерзким голосом закричал сзади Евграфов. – Давайте выборы!

Высокий страшноватый Хомутов высморкал на снег одну ноздрю, другую, обтёр нос рукавом шинели и с пучка хвороста у грозил:

– Немец молчить-молчить, а как бухнет раз-другой, тут нас всех и потрафит.

Улыбка презрения прошла по мясистеньким губам приезжего прапорщика. Он посмотрел на них светлыми глазами:

– Так как же мне, товарищи, с вами говорить? – и на беду опёрся о стол, а тот шатнулся, и секретарь подхватил прапорщика под локоть. И ещё менее уверенно: – Я – не знаю.

– Ну а не знаешь – не берись! – резко опять крикнул Евграфов сзади.

Кто-то застыдился, смягчил:

– Господин прапорщик, да ты нас не слушай. Средь нас такого наскажут – на плечах не унесёшь и на возу не утянешь.

Загудели батарейцы: про что дело идёт? хотим знать. У Зюньзи появилась в руках какая-то бумажка.

Но уже не слушали его, а запросили своего капитана:

– Ваш высбродь!… То ись, господин капитан. Объяснить вы нам по-простому: о чём дело идёт?