Сердце Пармы - Иванов Алексей Викторович

Сзади раздался негромкий свист. Пестрый оглянулся. Вольга тоже оглянулся, и рука его непроизвольно дернулась к мечу. Пестрый ухватил Вольгу за локоть. Загораживая ворота, стояли три человека, словно вынырнувшие из-под земли. На шаг вперед выступил высоченный, совсем седой старик, а за его плечами застыли два мужика, такие же рослые и синеглазые. Старик спокойно положил обе ладони на рукоять огромного меча, воткнутого в землю между носков его рваных кис.

Пестрый почувствовал, как иней ползет по его жилам, а душа привычно сжимается в кулак, выдавливая одну-единственную мысль: «Не прощу!»

– Кто такие? – спокойно спросил князь.

– Я – Тур, – не кланяясь, произнес старик. – А это сыны мои Олег и Комар.

Пестрый помолчал, разглядывая гостей.

– Хороший меч у тебя, Тур, – сказал он.

– Ирий, – глядя князю в глаза, ответил Тур. – Прадедов кладенец.

– Никак, караулили нас? – недобро сощурился Пестрый.

– Нет, князь, – Тур степенно провел ладонью по бороде. – Переправлялись с того берега и увидели, как твоя дружина полудничает. А тут и сам ты будто нарочно к нам шагаешь. Подождали. Чур! – негромко крикнул он.

Вокруг капища из-за валунов, распрямляясь, стали подниматься люди. Пестрый мрачно оглядывался. Десятка два мужиков, все с оружием, все как на подбор крепкие, светловолосые, разные и в то же время неуловимо похожие, словно творения одного мастера. Вольга решительно выволок из ножен меч.

– Ты, отрок, не спеши, – сказал ему Тур. – Мы ведь, княже, к тебе на подмогу идем. Не удивляйся. Ты о нас не знаешь. Такие же, как вы, мы – словене. Но живем в лесах, в строгости. Есть у нас несколько деревень по Лологу.

– А почто прячетесь? – сдержанно удивился Пестрый, не веря Туру. – Кто вы? Тати беглые? Скитники?

– Не тати. И не скитники, – веско сказал Тур. – Мы, по-вашему, язычники.

– Русские – и язычники?

– Не русские. Словене.

Речь старика была русской, но какой-то певучей, древней, сказочной. И весь его облик, облик молчаливых людей, стоящих за валунами вокруг капища, дышал древностью, необычностью, былинной мощью.

– Не пойму я тебя, – отшвырнув медный нож, признался Пестрый. Краем глаза он увидел, как один из «словен» подобрал нож и, обтерев от гнили о рукав, бережно положил на колоду.

– Вы – Христовы дети, а мы – дети Перуна. Издревле род мой, Туры, молился Перуну, да Яриле, да Стрибогу, и другим родам на их небеса воскурения не поганил. Но христиане нас не потерпели. Осквернены были наши алтари, заплеваны светочи, затоптаны божьи личины и смешаны с грязью жертвы. Тогда наши пращуры от злого князя Болота Мономаха решили уйти – и ушли из отчего Чернигова в далекую Чердынь. Два священных хазарских блюда у нас было, и одно мы на родине погребли, а другое принесли в дар пермскому кану. Он нам дал земли вдоль лесного Лолога, где тогда еще обитали звери Индрик и Маммут. С тех пор мы здесь и живем. Пермяки по нашему уговору тебе о нас не скажут, а московитам о нас не узнать никогда.

Пестрый нахмурился, вспоминая. Вотчина его, Стародубово, находилась недалеко от Чернигова, и не раз, еще княжичем, Федор слышал об упрямых язычниках, уносивших свою веру в далекие леса, к чужим чудским народам.

– Чего ж вам от меня надо? – спросил Пестрый.

– От тебя нам ничего не надо – только одолей беду. А мы тебе пособим, сколько сил хватит.

– Так ведь и я – христианин.

– Про тебя нам давно известно. Делами своими, терпимостью и твердостью ты многих к себе расположил. Никогда ты чужих святынь не рушил и своих богов силком не навязывал. Под твоей рукой честь наша не осквернилась. Мы с тобой по богам разные, но по человечности едины. Твоя правда – наша правда, пусть и судьба будет общей. Не хотим бежать, как пращуры. И ждать покорно тоже не хотим. Хотим встать за себя рядом с тобой.

Князь Пестрый опустил глаза, снял шелом, вытер лоб. Эти язычники приняли его за Михаила Пермского. Когда Пестрый надел шелом обратно и поднял взгляд, лицо его было жестким, непроницаемым.

– Хорошо, Тур, – согласился он. – Я возьму вас в свою дружину. Вольга... – он обернулся к рынде. – Лети в отряд, готовь встречу.

Потемневшие, расширенные глаза Вольги все сказали Пестрому – парень понял его без слов. Олег и Комар раздвинулись, пропуская Вольгу на тропу.

Тур и князь пошагали вслед за убежавшим рындой первыми, а остальные – за ними.

– Ну что ж, как жизнь здесь ваша? – спросил Пестрый, лишь бы не молчать.

– Жизнь добрая, – с достоинством ответил Тур. Он нес свой меч Ирий, как косу, – на плече. – Жировать не жируем, но и не пухнем с голоду. Немного пашем, рыбу берем, зверя бьем. Пермяки – народ тихий. Вольно нам здесь.

– А из-за богов не теснят?

– Не теснят. Они нас понимают, мы их тоже. И мы, и они Перуну молимся, по-пермски Войперу. А главный богатырь их, вроде нашего Святогора, Пера – напрямую Перунов внук. Волхвы пермские и наши алтари в чести блюдут, потому как боги наши – единого корня, родные братья. Сварог Сурмогу брат, Рарог – Лологу, Пан – Пянтегу, Лель – Пеле, Дид – Дию, Велес – Велсу... Как и мы, пермяки Латыгорке, Солнечной Деве, Зарини по-ихнему, кланяются, на семик березу завивают, на Купалу хмель варят, хороводы водят, венки плетут...

На тропе вдали послышался конский топот. По берегу скакали вершники князя, держа мечи поперек седел. Словене остановились, выжидательно и испытующе глядя на всадников. Первым скакал Вольга.

Бывалые ратники князя не спугнули врагов, приблизились не торопясь, спокойно. А потом винтом ввысь взвился свист, и дружно сверкнули русские мечи, падая с неба на язычников. Вольга первым рубанул с плеча Комара, широко плеснув кровью в лицо князя.

Пестрый отпрыгнул, падая набок. Над ним, блеснув дугой, с шелестом прошел огромный меч Тура – Ирий. Кто-то из всадников тотчас ударил в широкую грудь старика копьем, и Тур повалился на тропу.

Словене не бросились врассыпную, да и бежать им было некуда – их прижали к крутому склону, заросшему ельником, заваленному непролазным буреломом. Мгновенно построившись серпом, словене ощетинились мечами, кольями, копьями, рогатинами. Но конники врубились в их строй, сеча направо и налево, без криков и воплей, молча, только звенели мечи и удила да трещал сухостой под ногами. От блеска клинков в лучистом небе словно что-то замерцало – это открылись глаза древних языческих богов, тихо смотревших с высоты, как истребляют последних Перуновых детей на этой земле.

Пестрый поднялся на ноги и наступил на Ирий. К князю уже бежал Вольга. Ручища Тура медленно потянулась к рукояти меча – огромная и костлявая, похожая на корень, уже мертвенно посветлевшая, стынущая, но еще упрямо дрожащая. Кровь залила широкую грудь старика, будто на груди, как на парусе, загорелось языческое солнце. Тур чуть приподнял разбитую о камень голову, глянул на Пестрого огненно-синими, запоминающими глазами и ткнулся лбом в мох.

– Чур нас сочтет... – прошептал он.

До стана под Искором они добрались к вечеру.

Вольга сразу понял, что место для стана выбрано хоть и не князем, но верными его воеводами. Пестрый всегда подыскивал такие места. Большая кедровая роща на берегу Колвы была охвачена широкими луговинами. По луговине враг не сможет подобраться незаметно; вода – рядом; деревья дадут дров. Роща и войско укроет так, что издалека не сосчитаешь, сколько человек, коней, шатров. Меж деревьев увязнет чужая конница, если нужда припечет отступать с поля боя на стан.

Стан был окружен рогатками, заломами, подсеками и располагался квадратом. Пестрый понимал власть по-татарски, а войсковой порядок – по-ромейски. Балаганы воинов окружали палатки сотников; в центре, вокруг княжеского, торчали шатры воевод. У входа в шатер Пестрого были врыты две жерди, на которых висели хоругви: великого князя Московского с Георгием и князя Федора Стародубского с вышитыми словами из Писания: «Имя же им легион». Вольга понимал, что тем самым Пестрый пояснял: у него не сброд, не ватага, не удельная дружина, а надежное и крепкое войско – как у тевтонцев, как у царьградцев, как у римлян.

Пока Вольга расседлывал коней и снимал сбруи, князь и воеводы пошли по стану. Конюх погнал коней на берег, где ярко зеленела полоса свежей травы. Там стреноженные кони будут пастись до рассвета. А на рассвете – битва.

Вольга едва успел слетать к артельному котлу, как над станом затрубил рог. Дожевывая горбушку на бегу, Вольга кинулся к князю. У шатра он напялил белый кафтан, нахлобучил смушковую шапку и взял в руки посеребренную секиру. Пестрый уже сидел в шатре на маленькой лавочке, что стояла на алом бухарском ковре. Вольга, как положено рынде, встал у князя за спиной и застыл. Князь хлопнул в ладоши. Рожечник выскочил за полог и снова затрубил. В шатер, кланяясь, но не снимая шеломов, вошли воеводы и сотники.

Воеводы доложили о своих отрядах. Пестрый на вощаной дощечке чертил какие-то палочки, крестики и крючки – учитывал свою силу одному ему понятными значками. Потом перед князем расстелили широкий лист бересты, исчерченный линиями, загогулинами и каракулями. Это было изображение местности между Искоркой и станом, где завтра состоится битва. Подолгу раздумывая, расспрашивая, Пестрый начал что-то дорисовывать стилом, переносить с дощечки свои знаки. Воеводы напряженно всматривались в изографию, чесали затылки под шеломами, кивали, драли себя за бороды. Вольга на бересту не глядел. С огромным уважением он рассматривал большую голову князя, его выпуклый затылок.