Любовь и Рим - Бекитт Лора

Еще поднимаясь по лестнице, Мелисс услышал странные звуки, то ли вскрики, то ли стоны. Он быстро вошел и увидел Амеану: распластанная на разворошенной постели, она хрипло дышала, временами постанывая сквозь крепко стиснутые зубы. Ее лицо было покрыто красными пятнами, а разметавшиеся по плечам и груди густые белокурые волосы напоминали слежавшееся сено. Она то выгибалась назад, цепляясь руками за изголовье, то с усилием скребла пальцами покрывало.

Мелисс бросился к ней, на ходу сбрасывая плащ.

— Тебе плохо? Ты одна? Где Стимми?

— Пошла… привести кого-нибудь.

— Давно?

Амеана мотнула головой. Ее взгляд был отчаянным и диким.

— Не знаю.

Он вскочил на ноги, и женщина испуганно взмолилась:

— Не уходи!

Заметив, что по ее лицу струится пот, Мелисс распахнул ставни, и в комнату ворвался весенний ветер, который принес с собою не только прохладу, но и запахи — дешевой еды, выделений человеческого тела, дыма — запахи нищеты. Узкая, как горное ущелье, улочка оглашалась многочисленными беспорядочными звуками, частично заглушавшими стоны Амеаны. Несчастная женщина то сжималась в комок, то вновь вытягивалась на постели, и никакая поза не могла принести ей облегчения. Наконец Мелисс догадался смочить тряпку и обтереть ее воспаленное лицо, а вскоре вернулась Стимми в сопровождении не внушавшей доверия, бедно одетой женщины.

Мелисса выставили за дверь. Он хотел уйти к себе, но не смог, что-то удерживало его — внутренности словно бы сжались в комок, который был способен разжаться только тогда, когда стихнут эти безумные крики. Он ни о чем не думал, это были чисто физические ощущения, которым он сейчас подчинялся больше, чем голосу разума.

Вообще-то в Риме к таким вещам относятся просто, поскольку все давно привыкли: мужчины идут в военный поход и, случается, погибают, женщины рожают детей и при этом иногда умирают. Кто-то умрет, кто-то родится: главное, мир никогда не опустеет, а остальное решают боги.

Но вот Мелисс услышал громкие всхлипы, а после — слабый звук, напоминающий пение пастушьего рожка на далеком горном лугу.

Потом ему позволили войти. Амеана все еще тяжело дышала, но теперь она лежала неподвижно, укрытая одеялами. Стимми убирала окровавленные тряпки, тогда как другая женщина протянула Мелиссу что-то похожее на большой кусок сырого мяса. Когда она собиралась положить то, что держала, на пол у его ног, Мелисс резко отшатнулся. Поднять ребенка — означало признать его своим.

Женщина все поняла.

— По крайней мере, заплати мне то, что положено, — сказала она, ловко заворачивая новорожденного в подвернувшуюся под руку тряпку, поскольку Амеане не пришло в голову приготовить хотя бы пару пеленок.

Взяв деньги, женщина положила ребенка на кровать, где лежала мать, и вышла.

Стимми стояла, не зная, что делать, и, видя это, Амеана прошелестела слабым, измученным голосом:

— Положи его вон в ту корзину. — Потом нашла взглядом Мелисса и обратилась к нему: — Пожалуйста… ты обещал.

Рабыня поставила корзину у порога и отошла в сторону.

Мелисс взглянул на гречанку. Хотя она лежала такая жалкая, несчастная, все же на ее лице читалось некоторое облегчение. Не говоря ни слова, он поднял корзину и вышел за дверь.

Сначала он хотел пойти к Тибру, но потом передумал и направился туда, где располагалось кладбище, на котором хоронили бедняков. То было отвратительное, жуткое место, полное мусора, нечистот, зловонных испарений, разносимых ветром по всему городу. Здесь также казнили преступников, тела которых не зарывали в землю, а бросали где придется.

Небо на западе было красно-золотым, а стоящее на гребне горы янтарное солнце сияло, как железо в горне. Мелисс шел быстрым шагом, не глядя по сторонам, и под его ногами хрустели то ли сухие ветки, то ли мелкие камни, а возможно, это были человеческие кости. Где-то вдалеке надрывно лаяли и завывали собаки.

Мимо торопливо прошел человек, волочивший что-то завернутое в темную ткань, должно быть, труп; он напряг все силы, чтобы обогнать Мелисса. Да еще следом увязалась отвратительная старуха, — безобразно ковыляя, она несла чушь о том, что отныне мир мертвых перемешался с миром живых. Мелисс повернулся, чтобы дать ей пинка, и она отскочила с глумливым воплем:

— Что это ты несешь в корзине? Голову какого-нибудь сенатора? А хочешь, я погадаю тебе на костях?