Иисус: Возвращение из Египта - Райс Энн

Я закрыл глаза и медленно открыл их снова. Раввин выглядел довольным, и когда он заметил, что я смотрю на него, то даже улыбнулся. Потом он снова поднял взгляд на Иосифа.

— Здесь нет никого, кто бы не помнил твоей помолвки, — сказал он. — И есть еще кое-что, что трудно забыть. Разумеется, ты понимаешь все это.

Опять установилось долгое молчание.

— Я помню то утро, — продолжил раввин таким же тихим и добрым голосом, как раньше, — когда твоя юная нареченная вышла из твоего дома с плачем…

— Ребе, здесь маленькие дети, — прервал его Иосиф. — И некоторые вещи им должны рассказывать отцы в положенное время.

— Отцы? — переспросил раввин.

— По Закону я отец этого ребенка, — твердо произнес Иосиф.

— Но где ты женился на своей нареченной и где был рожден твой сын?

— В Иудее.

— В каком городе Иудеи?

— Это недалеко от Иерусалима.

— Но не в Иерусалиме?

— Мы поженились в Вифании, — ответил Иосиф, — в доме родственников моей жены, священников храма, — Елизаветы и ее мужа Захарии.

— Ах вот как! И там же родился ребенок?

Иосиф явно не хотел говорить, где я родился. Но почему?

— Нет, — неохотно сказал он. — Не там.

— А где же?

— В Вифлееме.

Раввин застыл на мгновение, потом повернул голову в одну сторону и в другую, где стояли два других раввина, и они тоже посмотрели на него. Но ничего не было сказано.

— В Вифлееме, — задумчиво повторил раввин. — В городе Давида.

Иосиф промолчал.

— Почему же ты покинул Назарет и отправился в Вифлеем? — спросил его раввин. — Ведь родители жены твоей, Анна и Иоаким, уже были в преклонных годах?

— Из-за переписи, — отвечал Иосиф. — Я должен был пойти. В Вифлееме у меня был надел земли, на который вернулись мои предки после пленения, и я должен был или подтвердить свои права на эту землю, или потерять ее. Поэтому я пошел туда, где родились мои предки.

— Хм… — задумался раввин. — И ты подтвердил свои права.

— Да, подтвердил, а потом продал землю. Затем ребенка обрезали, и его имя внесли в записи храма, как я уже говорил, и их можно прочитать.

— Действительно, можно, — протянул раввин, — но только пока новый царь евреев не сочтет нужным сжечь эти записи, чтобы скрыть свое происхождение.

Это замечание вызвало тихий смех со стороны мужчин, его подхватили и старшие мальчики, находящиеся в комнате. Я только тогда заметил их.

Я же не понял, что значат эти слова. Наверное, речь шла о дурных поступках старого царя Ирода, которым конца не было.

— А потом ты пошел в Египет? — продолжил расспросы раввин.

— Да, мы работали в Александрии: я, мои братья и брат моей жены, — кивнул Иосиф.

— А ты, Клеопа, оставил свою мать и своего отца, чтобы сопроводить сестру в Вифанию?

— У матери и отца были слуги, — сказал Клеопа. — И с ними была Старая Сарра, дочь Элиши, и Старый Юстус еще не был немощным старцем.

— Да, я помню, — согласился старый раввин, — и ты совершенно прав. Однако как же твои родители оплакивали своего сына и свою дочь!

— Мы о них тоже горевали, — сказал Клеопа.

— И ты взял в жены египтянку.

— Еврейскую женщину, — возразил Клеопа, — рожденную и воспитанную в одной из еврейских общин Александрии. И в хорошей семье, которая посылает вам в дар вот это.

Подарок оказался полной неожиданностью для всех. Клеопа держал на ладони два маленьких свитка, оба в изящных футлярах с бронзовой отделкой.

— Что это? — спросил старый раввин.

— Боишься прикоснуться, ребе? — спросил Клеопа, подходя поближе к раввину. — Это два коротких договора, составленных Филоном Александрийским, ученым и философом, если хотите, которого весьма уважают раввины Александрии. Свитки куплены на рынке и переданы тебе в качестве дара.

Раввин протянул руку.

Я затаил дыхание, когда он смыкал на свитках пальцы.

Я и не знал, что у моего дяди есть свитки, писанные самим Филоном. Я и мечтать не мог о таком. И то, что раввин принял их, так обрадовало меня, что на моих глазах вновь выступили слезы. Однако я не произнес ни звука.

— Сколько же седых волос у этого Филона Александрийского? — проговорил раввин, и все рассмеялись, и опять я не понял почему.

Тем не менее я чувствовал себя гораздо лучше. Ведь говорили не обо мне.

— Если бы ты был его обвинителем, то он бы точно поседел! — ответил Клеопа.