Падение титана, или Октябрьский конь - Маккалоу Колин

— Меня так тянет домой! — вздохнула Корнелия Метелла.

— Тогда возвращайся! — пролаял Катон.

Этот вечер он уже счел потраченным понапрасну, а ему еще надо было разместить в лагере своих людей.

Пораженная, она в испуге уставилась на него.

— Как я могу вернуться домой, когда Цезарь главенствует во всем мире? Он сразу внесет нас в проскрипционные списки. Наши имена впишут в первые строки, а наши головы принесут какому-нибудь отвратительному рабу свободу и в придачу небольшое состояние за донос. Даже если мы останемся живы, у нас все отберут.

— Ерунда! — резко возразил Катон. — Цезарь отнюдь не Сулла в этом отношении, моя дорогая. Его политика — милосердие. И это очень умно. В его намерения не входит вызывать ненависть коммерсантов и знати. Он хочет, чтобы и те и другие униженно целовали ему ноги в благодарность за то, что он позволил им жить и владеть всем, чем они и владели. Я допускаю, что имущество Магна конфискуют, но Цезарь не тронет ни твою собственность, ни твои деньги. Как только позволит ветер, я рекомендую тебе вернуться в Италию. — Он резко повернулся к Сексту Помпею. — А ты, молодой человек, сопроводи свою мачеху до Брундизия или Тарента, а после присоединись к противникам Цезаря, которые собираются в провинции Африка.

Корнелия Метелла нервно сглотнула.

— Нет нужды Сексту сопровождать меня. Я верю твоим словам о милосердии Цезаря, Марк Катон, и поплыву одна.

Отклонив предложение этнарха Паретония заночевать у него, Катон отвел его в сторону.

— За все, что ты сможешь выделить нам в смысле воды и продовольствия, мы заплатим серебряными монетами, — заверил он.

Филопэмон и обрадовался, и забеспокоился.

— Мы можем дать вам сколько угодно воды, Марк Катон, но у нас мало еды на продажу. В Египте голод, поэтому нам не удалось закупить пшеницу. Но мы можем продать вам овец и овечий сыр. Пока вы здесь, мы обеспечим твоих солдат дикой петрушкой, но для хранения она не годится.

— Мы будем благодарны за все, что вы сможете нам выделить.

На следующее утро он оставил Луция Гратидия и Секста Помпея разбираться с людьми, а сам предпочел продолжить беседу с Филопэмоном. Чем больше он разузнает об Африке, тем надежней.

Паретоний служил перевалочной базой для многочисленных путешественников, которые следовали к оазису Амона, чтобы проконсультироваться у его оракула, такого же знаменитого на этом берегу Нашего моря, как и оракул греческих Дельф. К его обиталищу вел двухсотмильный путь через пустыню — царство длинных песчаных дюн и голых скал, где лишь мармариды кочевали от колодца к колодцу со своими верблюдами, овцами и большими кожаными палатками.

Когда Катон спросил об Александре Великом, Филопэмон нахмурился.

— Никто не знает, ходил ли Александр в Амон, чтобы задать вопрос оракулу, или это Ра, главный бог Египта, позвал его в оазис, чтобы обожествить, — печально ответил он. — Все Птолемеи, начиная с первого, Сотера, были пилигримами, независимо от того, являлись ли они царями Египта или сатрапами Киренаики. Мы привязаны к Египту через его царей, цариц и оазис, но в нас течет финикийская кровь, а не македонская и не греческая.

Пока Филопэмон рассказывал о стадах верблюдов, которых город держал для сдачи внаем, Катон думал о своем. «Нет, нам нельзя задерживаться здесь надолго, но если мы поплывем, пока дует Кор, он принесет нас в Александрию. А после того, что царь-мальчик сотворил с Помпеем Магном, вряд ли Египет безопасен для римлян, противников Цезаря».

— Пока дует Кор — невозможно, — пробормотал он.

— Кор? — удивился Филопэмон.

— Аргестес, северо-западный ветер, — объяснил Катон, называя ветер по-гречески.

— О, Аргестес! Скоро он затихнет, Марк Катон. В любой день может задуть Апарктиас.

Апарктиас, Аквилон — пассаты! Да, конечно! Сейчас середина октября по календарю, но по сезону — середина июля. Должен вот-вот показаться Сириус.

— Тогда, — сказал Катон, вздохнув с облегчением, — у нас нет необходимости злоупотреблять твоим гостеприимством, Филопэмон.

На следующий день, в октябрьские иды, на рассвете подули пассаты. Катон был занят проводами Корнелии Метеллы и трех ее кораблей. Он смотрел, как они отплывают, испытывая какие-то непривычные для себя теплые чувства. Она передала ему деньги, которые были при Помпее Великом. Двести талантов серебряных монет. Пять миллионов сестерциев!