33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине - Анташкевич Евгений Михайлович

Это был его третий приход. В первый раз он пришёл на девятый день, потом на сороковой. Иванова похоронили на краю Нового кладбища, среди совсем свежих могил, и Сорокин вспомнил сетования парикмахера Шнейдермана, который, кстати, в день похорон в «Миниатюр» не пришёл, но, зная о его заботах, Сорокин не обиделся. Это был самый конец Филиппова поста.

А на могиле он всякий раз видел женщину, она всегда была одна, одетая в длинное чёрное пальто и с закрытым плотной вуалью лицом. Ещё позавчера Михаил Капитонович думал о том, что на Радуницу он обязательно сходит на могилу и, если эта женщина будет там, он подойдёт к ней, но его вызвал Сергей Леонидович Ли Чуньминь и показал письмо от управляющего лесной концессией Ковальского с просьбой помочь «одолеть хунхузов, которые, как только в тайге сойдёт снег, обязательно возобновят нападения на складские конторы». Ли Чуньминь предложил Сорокину отправиться в одну из контор. Михаил Капитонович выбрал разъезд Эхо.

Поэтому, несмотря на всё, чем манила Пасхальная неделя, а она манила встречами с друзьями, об этом уже был уговор с Гошей Вяземским и Давидом Суламанидзе, Михаил Капитонович принял предложение Ли Чуньминя, потому что на разъезде Эхо был Штин.

Парень в углу тамбура зашевелился и отвлёк его. Сорокин посмотрел, парень вытащил из кармана тёмно-синей свитки заткнутую газетной затычкой бутылку с мутной, как сильно разведённое молоко, жидкостью и побулькал ею, предлагая Сорокину. Михаил Капитонович улыбнулся и отказался.

– Шо, дядько, з таким хлопцем, як я, брэзгуешь? А дывы! – сказал парень и полез в другой карман, из которого достал шелестящую луковицу. – Дывы! Цыбуля! Сладка́, як злыдня! – Парень водил головой, пытаясь поймать взглядом Сорокина, но его глаза двигались медленнее, чем голова, и за Сорокина не зацеплялись.

Михаил Капитонович смотрел на него, улыбался и ощупывал в кармане фляжку. Алексей Валентинович Румянцев вчера наполнил её первосортным коньяком в подарок Штину, к которому в последний приезд того в Харбин на крестины и венчание проникся глубочайшим уважением.

– Ну, як знаетэ, а мэни нэ заборонэно! Хрыстос воскрэсе!

– Воистину! – не переставая улыбаться, ответил Михаил Капитонович и испугался, а вдруг парень полезет христосоваться. Но тот вынул зубами затычку, прилично отпил, замотал головой, расшелушил луковицу, вонзился в неё зубами, надкусил и стал шумно занюхивать, потом поставил бутылку на подрагивающий пол вагона, вытащил из мешка завёрнутый в чистый платок пористый чёрный хлеб и почти одновременно откусил и от краюхи и от луковицы.

– Ти́льки си́ли нэма́! – Промаргивая слёзы, прожевывая и с полным ртом глупо улыбаясь, парень смотрел мутными, как самогон, глазами. – Дэсь забув!

Михаил Капитонович глядел на парня, и душа его умилялась, и он уже готов был ему помочь, чем мог, но соли у него тоже не было. Ему захотелось хотя бы поинтересоваться, куда парень едет и откуда, но он ясно видел, что ответа от него уже не дождётся.

– Ма́ю нади́ю знайты́ працю, а то мамка ду́же хво́ра. У Харбини! А завтра вжэ ни-ни! А сёдни ще можно!

Слова парня о больной матери, видимо оставшейся в одиночестве в городе, сбили умильное настроение Михаила Капитоновича.

– А куда едешь?

– Разъйизд Эх-ху… – Не досказав слово, которое, наверное, показалось ему так похожим на матерное, парень хрюкнул и зажал тыльной стороной ладони рот. В этот момент вагон дёрнуло, бутылка дрогнула, парень увидел это – в ней было ещё до четверти самогону, – перехватил зубами хлеб и ухватил бутылку за горлышко.

«Эко! – промелькнуло в голове у Сорокина. – Какой резвый!» Он вспомнил, как иной раз у молодых солдат не хватало такой вот резвости, и они получали свой удар штыком.

Парень мягкими, как варёные яйца, глазами смотрел на бутылку, потом зажал хлеб между коленями и допил до дна.

– А я вжэ злякався! Мобуть брык и – нэма! – Он положил на пол пустую бутылку, та закатилась в угол тамбура, и парень, лыбясь, как мамкин блин, и икая, стал ловить глазами Михаила Капитоновича.

«А парень – не промах!» – думал Сорокин.

Он всмотрелся в своего такого примечательного попутчика. Тот был в возрасте между подростком и юношей, с чистым, как у ангела, лицом, мощными, как рубленными из кедра плечами и острыми коленками. В глаза Михаил Капитонович смотреть не стал, там было всё понятно.

– Сколько тебе лет?

– Пьятнадцять!

– Грамотный?

– Тро́шки!..