33 рассказа о китайском полицейском поручике Сорокине - Анташкевич Евгений Михайлович

– А что умеешь делать?

– А шо трэба?

– А место есть? – спросил Михаил Капитонович, имея в виду место в вагоне.

– А як жэ ж! Пид полкою!

– Как зовут?

– Мамо кличе Янко, а по-вашему, по-москальски, цэ будэ Иванэ!

Сорокин вернулся и сел на своё место. За окном опустились сумерки, весенняя чёрная тайга подступила вплотную к медленно тянущемуся между сопками поезду и, казалось, охватила его со всех сторон: и с боков, и сверху, и снизу. Свет в плацкартном вагоне еле-еле теплился, и дремлющие, как совы, на полках соседи, небогатые мещане и крестьяне, мерно покачивались. Было удивительно тихо.

Михаил Капитонович сел в поезд в 19.30 и сразу оказался в шуме и гаме. Они договорились с Ли Чуньминем, что он поедет плацкартою, чтобы не привлекать внимания, хотя вполне можно было ехать в купе. Сергей Леонидович, как в своё время Иванов, объяснил это необходимостью соблюдать «конспирацию» в целях его же, Михаила Капитоновича, безопасности. Слово «конспирация» всякий раз производило на Сорокина сильное впечатление, и у него даже не возникло желания возразить. Год назад было похоже, когда они ехали на границу вместе с Гвоздецким. Михаил Капитонович тогда был в своей старой гимнастёрке и шинели, а Гвоздецкий оделся в косоворотку и крестьянский армяк, только его выдавали бритые щёки, глаза и руки, и он их усиленно прятал.

Пассажиры, когда заняли места, сразу взялись за выпивку и закуски, перезнакомились друг с другом и продолжили разговляться. Михаил Капитонович понял, что все они приехали на праздник в город помолиться в великолепных харбинских храмах, увидеться с родными и друзьями. Так или иначе, их приезд в Харбин был связан с праздником Пасхи. На вокзале и на перронах было много людей, они все были похожи друг на друга, в том смысле, что они все были приезжие и сейчас, отпраздновав и разговевшись, возвращались домой, и этот поезд был не единственным, не первым и не последним. Михаил Капитонович всматривался в лица, он чувствовал себя чужим и одновременно своим. Вокруг были русские, православные люди, это были Смоленск, Тверь, Калуга, Тамбов, его родной Омск, если бы не две китайских семьи, которые тоже ехали в этом вагоне вместе со всеми. Но, удивительное дело, китайцы не чувствовали себя чужими, мужчины угощались и угощали, женщины показывали друг другу приобретённые в Харбине обновы, и то, что они доставали из своих клунь, мешков и чемоданов, было к лицу, независимо от цвета волос, возраста и разреза глаз, играли дети, и все понимали друг друга. «Прямо братание какое-то! – пришло в голову Михаилу Капитоновичу. – Чистой воды – карнавал!»

В тишине постукивали колёса, не переставая со вчерашнего дня, в ушах стоял звон колоколов, и все дремали. Первым на глазах Сорокина задремал парень-украинец в тамбуре, и Михаил Капитонович даже вспомнил специальное слово для него: «па́рубок».

«Радость!» – подумал Михаил Капитонович.

В вагоне, в котором он ехал, дремала радость.

Он снова взялся за письмо, только у карандаша был сломан грифель. Он глянул на стол и увидел нож, которым нарезали закуску. Он взял его – лезвие было чистое, и он понял, что последнее, что им резали, был хлеб. Нож оказался острым, и он очинил карандаш: «…в отпуск…», дописал Михаил Капитонович начатую двадцать минут назад фразу. Что писать дальше, он не придумал и достал последнее письмо Элеоноры, которое пришло вот уже как две недели.

«Дорогой Мишя!..» В письме Элеонора писала, что начала работать над книгой о революции и Гражданской войне в России, и просила его вспомнить и написать ей о тех событиях, которым он был свидетелем.

«Почему она пишет моё имя через «я»? – с улыбкой думал он. – Она хорошо знает русскую грамматику!» У него была одна догадка, что таким образом она как бы возвращает его туда, в то время, на сани, он хотел думать, что это именно так, и эта мысль была ему приятна, а с другой стороны, чёрт его знает, может быть, он ошибается, но он надеялся, что нет. Вспомнить Гражданскую войну показалось ему сложной задачей, воюя, он спасал свою жизнь и жизни других и не старался ничего запоминать.

Он задумался, что писать, и не знал, с чего начать, с какого момента – для него Гражданская война началась в восемнадцатом году в Омске. И вдруг он вспомнил позавчерашний разговор с Ли Чуньминем. Тот его сильно удивил, даже поразил, однако этот разговор был стёрт вчерашним днём, а в наступившей тишине и дремоте того, что сейчас было вокруг, вспомнился.