У алтаря - Вернер Элизабет

Оттфрид с негодованием слушал речь отца Бенедикта, находя, что неблагодарность последнего переходит всякие границы. Молодой граф не понимал и своего отца. Как мог тот спокойно смотреть на дерзкого монаха, который попирал ногами все, что было для него сделано? А всеми уважаемый граф Ранек допускал это, на его лице не было и следа гнева, только бесконечная печаль!.. И действительно, при последних словах отца Бенедикта граф отвернулся и закрыл рукой глаза.

Эта молчаливая грусть заставила монаха смягчиться.

— Вы, вероятно, считаете меня страшно неблагодарным? — несколько потеплевшим голосом спросил он. — Конечно, вы правы. Я всегда видел от вас только добро и так плачу вам за него! Я понимаю, что это возмутительно, но не могу чувствовать по-другому.

Монах поклонился графу и ушел.

Оттфрид некоторое время следил за ним взглядом, затем посмотрел на отца, укоризненно покачал головой и с ударением заметил:

— Неужели, отец, ты можешь позволить, чтобы с тобой говорили таким образом?

— Ты-то уж молчи, Оттфрид, — возразил старый граф. — Это дело касается меня одного. Лучше хорошенько запомни следующее: никогда не смей оскорблять Бруно. Понимаешь? Никогда!.. Я постараюсь, чтобы и он в свою очередь не задевал тебя. Если вы не можете переносить друг друга, тогда держитесь подальше один от другого, только не проявляйте такой ненависти. Помни, я запрещаю тебе оскорблять Бруно! В крайнем случае я сам буду вашим судьей.

Оттфрид промолчал, но в первый раз у него возникло какое-то подозрение. Почему его отец так щадит этого монаха? Нежная забота о других была вовсе не в характере графов Ранек. Несмотря на то, что Оттфрид был единственным сыном, наследником майората, он никогда не видел со стороны отца ни малейшего проявления нежности. Да и теперь тот оказал явное предпочтение отцу Бенедикту! В чем же дело? Что представляет собой ненавистный монах?..

— Однако пойдем, — сказал старый граф, по-видимому, желая отвлечь сына от его мыслей. — Нам давно пора вернуться домой.

Оттфрид повиновался, но предварительно поднял с травы книгу отца Бенедикта и собрался сунуть ее в свой ягдташ.

— Что это у тебя? — рассеянно спросил старый граф.

— Любимая литература отца Бенедикта, — со злобной иронией ответил Оттфрид, показывая книгу.

Граф Ранек прочел заглавие и ужаснулся.

— Еще и это! — воскликнул он. — Господи, что же будет в конце концов? — и, сунув книгу в свой мешок, обратился к сыну: — Ничего не говори дяде, я сам потолкую с Бруно относительно чтения подобных книг. Пойдем скорее!

С подавленным гневом шел Оттфрид рядом с отцом. Ему стало окончательно ясно, что с проклятым монахом ничего не поделаешь! Уж слишком открыто отец стоял на его стороне!

* * *

А Люси в это время входила в сад, подступавший к самому дому в Добре. Рейх собиралась прочесть ей суровую нотацию по поводу того, что она убегала одна Бог знает в какую даль, но, увидев заплаканные глаза молодой девушки и подавленное выражение ее лица, остановилась на полуслове и, подбежав к Люси, испуганно спросила:

— Бога ради, скажите, что случилось с вами, Люси? Кто-нибудь обидел вас?

Молодая девушка отрицательно покачала головой и попыталась заговорить с гувернанткой прежним непринужденным тоном, но ничего не выходило. Она взглянула на чернеющий вдали лес и вдруг, охватив руками шею воспитательницы, спрятала лицо на ее груди и, не говоря ни слова, залилась горючими слезами.

Глава 7

Католический монастырь праздновал один из своих больших праздников. Как всегда в таких случаях, монастырская церковь была местом сбора верующих всей округи, так что, несмотря на обширные размеры, едва могла вместить под своими сводами огромное количество молящихся. Обедню служил сам настоятель, окруженный наиболее уважаемыми духовными лицами. Солнечные лучи, врываясь через сводчатые окна, играли всеми цветами радуги в хрустальных подвесках люстр и бегали зайчиками по мраморному полу. Могучими аккордами неслась с хор музыка; вместе с волнами ладана поднимались вверх звуки человеческих голосов, с горячей молитвой обращенных к Господу. Стоя у алтаря, настоятель совершал службу. Его внушительная фигура казалась еще более величественной в торжественной обстановке богослужения. Он высоко поднял дароносицу, и вся толпа молящихся опустилась на колени; казалось, что люди поклоняются именно ему, этому благословляющему их красивому, властному старику.