Гомер. Илиада - Барикко Алессандро

Казалось, они были созданы богом для бога. Перед подобным искушением Ахиллес никогда не сумел бы устоять.

И тогда наконец он поднялся, оставил тело Патрокла и, обходя корабли, скликал аргивян на совет. Я понял, что исход войны будет решен, увидав, что собираются и корабельщики и даже те, кому надлежало заботиться лишь о хлебе для войска: никогда прежде они не являлись в собранье. Но в тот день и они окружили вождей, желая знать, что их ждет впереди. Я ждал, покуда все не усядутся. Покуда придет Аякс, покуда займет свое место в первом ряду Одиссей. Я видел, что оба хромают из-за полученных ран^[10]. Последним вошел в собранье я сам.

Ахиллес поднялся. Все замолчали.

– Агамемнон, – заговорил он, – напрасно мы воспылали друг к другу враждой из-за пленницы. О, если бы сразу она умерла, лишь взойдя на корабль мой: столько ахейцев не глодало бы зубами земли, когда я упорствовал в гневе! Оставим то, что свершилось, настало время сердце в груди укротить и забыть о прежних обидах. Ныне я отрекаюсь от гнева и возвращаюсь к сражениям. Ты собери скорее данайцев и подвигни к битве, довольно троянцам ночевать перед судами ахейскими!

Ахейцы вокруг ликовали. Я начал говорить в общем гомоне. Не выходя на середину, я попросил тишины. Мне, владыке народов, пришлось просить тишины. А потом я сказал:

– Вы винили меня в тот день, когда забрал я у Ахиллеса добычу. Я совершил неправый поступок. Но разве правы всегда бессмертные боги? У глупости легкая поступь, не касаясь земли, она ходит по головам человеческим и уловляет нас в сети свои, когда ей заблагорассудится. В тот день она уловила меня и разум затмила.

Ныне желаю загладить вину и приношу тебе, Ахиллес, дары неисчислимые.

Он выслушал меня. А потом сказал, что примет мои дары, но позднее, теперь же он рвался в битву, он не желал терять ни мгновения, он жаждал великих свершений. В своем безрассудстве он не мог медлить.

И тогда поднялся Одиссей.

– Ахиллес, – начал он, – ты не можешь вести в бой голодное войско. Быть может, ахейцам предстоит биться весь день до заката: лишь тот, кто насытился вином и хлебом, сможет выдержать бой с твердостью в сердце и бодростью в членах. Послушай меня, распусти аргивян и вели им готовить завтрак А Агамемнон пусть представит собранью дары, чтобы все могли любоваться. После пусть Агамемнон даст при всех тебе клятву, что на ложе к Брисеиде он не всходил, что с ней не сближался, как то свойственно мужам и женам. И ты на битву пойдешь с укрощенной душой. А ты, Агамемнон, устрой в честь Ахиллеса у себя в шатре пиршество, достойное сильнейшего из ахейцев. Это прилично царю – искать примиренья с тем, кого он оскорбил.

Так он сказал. Но Ахиллес не хотел ничего слушать:

– Земля покрыта трупами воинов, что полегли от руки Гектора, а вы говорите о пище? Устроим пир на закате, я хочу, чтобы войско сражалось голодным. Бездыханный Патрокл ждет отмщения, и говорю вам: никакая пища, никакое вино не войдут мне в уста, пока оно не свершится. На уме у меня не дары и не пиршества, но лишь битва, кровь и стоны врагов.

Он замолчал. Но Одиссей – не из тех, кого легко уговорить. Другой склонил бы голову, я бы склонил, но неон.

– Ахиллес, сильнейший среди ахейцев, ты лучше меня управляешься с копьем, это верно, но я мудрее тебя, потому что я старше и больше на своем веку повидал. Прислушайся к моему совету. Нас ждет жестокая битва, и победа достанется нам нелегко. Оплакивать мертвых наш долг, но не нашей утробе крушиться о них! Предав земле мертвецов и проплакав над ними весь день от зари до заката, мы должны укрепляться питьем и едой, чтобы снова в медных доспехах без устали и передышки биться с врагами. Пусть ни один не выходит на поле, не утолив голод и жажду, а после все вместе мы пойдем на троян и развяжем кровавую схватку!

Так он сказал. И его все послушались. И Ахиллес послушался тоже. Одиссей взял с собой нескольких юношей, и они пошли в мой шатер. Он взял дары, что я обещал Ахиллесу: треноги, коней, невольниц и золото. И Брисеиду. Он поместил дары перед собраньем и посмотрел на меня. Я поднялся. Я страдал от раны в руке, но я поднялся. Мне, владыке народов, пришлось, воздев руки к небу, перед всем народом поклясться:

– Да будут свидетелями Зевс, Солнце, Земля и Эриннии, что никогда я не касался Брисовой дочери и никогда не делил с нею ложе. Она оставалась в моем шатре, и теперь я возвращаю ее нетронутой. Пусть боги меня покарают страшными бедами, если ложно клянусь!