Мешок кедровых орехов - Самохин Николай Яковлевич

Возле калитки притормаживает «Ниву» другой сосед — Сеня.

— Привет, бояре! — кричит он нам.

Мы вяло машем ему: дескать, привет и… катись, в общем.

Сеню мы не любим. У нас есть подозрение, что Сеня жулик. Хотя доказательств, конечно, нет. Да мы их и не ищем. Пусть доказательства ищет ОБХСС. Что именно крадет Сеня, трудно предположить. Работает он директором плавательного бассейна, а там всего и ценностей — вода и хлорка. Но что-то, должно быть, крадет. Или для него крадут. Во всяком случае, дружит Сеня с явными жуликами. Они иногда приезжают к нему в гости. На «Волге». Муж — завбазой: налитая, кирпичного цвета физиономия, с проколотыми тонким гвоздиком мутными глазками. Жена — завскладом; перекормленный сутунок в лопающихся джинсах; короткие, растопыренные пальцы в перстнях; многослойный подбородок настолько тяжел, что оттягивает нижнюю челюсть, не позволяя рту плотно закрыться. Дочка — школьница — с такими объевшимися глазами, будто она только что слопала килограмм шоколадных конфет и последняя конфета еще стоит у нее в горле.

Такая, в общем, красноречивая семейка, что сосед-кандидат, увидев их впервые, невольно воскликнул:

— Вот и господа воры приехали!

Кроме того, двоюродный брат Сени, гусь этакий, сбежал за границу. Устроился он там, говорят, неплохо: имеет особняк и машину. Правда, коттедж его расположен далековато от города, в ста восьмидесяти милях, и брату приходится снимать еще небольшую квартирку в центре, чтобы переночевать где было, если припозднишься на работе.

— Ну, так когда же докторскую защищать будем? — спрашиваю я соседа.

— Докторскую? — он задумывается. — Забуксовала докторская. Да и вообще… зачем она мне? В пятьдесят с хвостиком? То есть, это мне сейчас пятьдесят с хвостиком. А пока я ее добью, да защищусь, да утвердят… Доктор-пенсионер!.. Это, знаешь, как диплом о высшем образовании в полста лет. А у меня сейчас лаборатория. Тем перспективных лет на двадцать вперед. Парни меня уважают. Может, потому и уважают, что не пыхчу из-за докторской. Я ведь в институте единственный завлаб-кандидат. Еще кандидат, а уже завлаб — понимаешь? А другие — уже доктора, но еще завлабы. Есть разница?

«А действительно, зачем ему? — думаю я. — Квартира, машина есть, дача есть. Вот баню скоро достроит… Что еще?»

— Пойду, — говорит сосед. — Прострогну до ужина пару досточек. — Он поднимается. — Ну, а ты? Колеса-то — не собираешься заводить?

Это не ответный укол за докторскую. Он добрый человек и спросил просто так. Но, задав вопрос, напомнив о моей неполноценности, сосед вдруг вырастает надо мной, одновременно словно бы отдаляясь, и я, захваченный врасплох, бормочу фальшивым голосом:

— Да ну… лежать потом под ней…

— Машина, конечно, требует ухода, — соглашается сосед.

Он произносит это каким-то посолидневшим голосом, голосом старшего брата, снисходительно усмехающего неразумной беспечности младшего.

Сосед пробирается на свой участок, осторожно ставя ноги меж кустиков клубники, а я смотрю ему в спину — и в который уж раз снова вспоминаю нелепого парнишечку.

Теперь я часто о нем думаю.

Да сумасшедшим ли он был? И если да, то какое, однако, странное пророческое сумасшествие!.. А может, он был предтечей? Может, смятенным своим умом — или блаженно просветленным — он видел в нас тогдашних вот это наше будущее и потому хотел обрести его сразу, в залог под всю оставшуюся жизнь, что понимал: жизни оно не стоит…

…ЛИСА БЛИЗЕХОНЬКО БЕЖАЛА

Вспомнилось вдруг ни с того ни с сего: у меня же были золотые руки!

Ну да, в детстве. Одно время я был главным, да чего там главным — единственным — оружейником нашей улицы.

Мы тогда, в сороковом, предвоенном, году все сражались и сражались, других игр не знали, и я — один! — вооружал пацанов. Из материала заказчика, плоских, ровных дощечек (сучковатые с ходу браковались), я вырезал ножи. Прямые узкие кинжалы, с желобком посредине — они назывались кавказскими; финские — с полумесяцем изогнутым жалом; пиратские.

Я кромсал дерево столовым ножом, скреб затем бутылочным стеклышком и наводил окончательный блеск наждачной шкуркой. Не думаю, что поделки мои отличались большим совершенством. Вряд ли. Ну, да ведь мне тогда шел всего лишь седьмой год.

Имена пацанов я перезабыл, забыл даже лица их — напрочь. Вспомнились только ножи — смутно, как сквозь туман, проступили их очертания, формы. Кстати, по конфигурации самыми трудными были кривые пиратские, с широким лезвием. Тут заказчики, случалось, привередничали, торговались… Да-да, я не задаром вооружал пацанов. «Черкесы», «пираты» и «диверсанты» (эти предпочитали исключительно финки) несли мне карандаши. Я карандашами брал за работу. Нищим «черкесам» выстругивал простенькие кинжальчики за половинку карандаша, случалось — за огрызок даже. За финские требовал целый карандаш. Штучные пиратские шли по два.