Мешок кедровых орехов - Самохин Николай Яковлевич

…Однажды Ганс пришел не вовремя.

Мы ужинали во дворе, за летним столиком. То есть уже поужинали, так сидели маленько. Отец допивал чай из большой, полулитровой кружки.

Ганс поздоровался, сняв пилотку, и остановился в нерешительности.

Вдруг он заметил в чашке горстку черных хлебных крошек и, протянув к ним руку, забормотал: — Кофе!.. Кофе?!

— Какой тебе кофий, — сказала мать. — Крошки это… хлеб, — и подняла на Ганса глаза. — Господи, прости меня грешную! — насмешливо удивилась она. — Кто ж тебя, лешего, так отделал?

У Ганса под одним глазом темнел здоровенный синяк, а рассеченный подбородок был крест-накрест заклеен белыми полосками.

— Эт-то… бокс! — сказал он, выставил плечо вперед и покрутил кулаками. — Бокс!

Мать не поняла.

— Ну, физкультура ихняя, — пояснил отец. — На кулачки, значит, бился.

— Тьфу! — плюнула мать. — Не нахлестались еще, паразиты!

— С кем же ты сцепился? — спросил отец. — Да ты садись… раз пришел. Закуривай вон бери.

— Думке, — сказал Ганс. — Густав Думке.

— Думке? — поднял глаза вверх отец (он работал в зоне военнопленных, подвозил им на лошади шпалы — и знал кое-кого из приятелей Ганса). — Не помню… А чего не поделили?

Ганс строго поджал губы:

— Думке — наци. Говорит, там… нах хаузе, в Германия… будем вас вешайт… за-а… нога.

Отец просыпал на стол махорку (он в это время сворачивал одной рукой цигарку — вторая у него была покалечена на фронте):

— Ах, с-сукин сын! Вешать он будет!.. Мало ему, курве, вложили?!

— Ну натюрлих, — согласился Ганс. — Мало… да, мало.

— А ты, значит, морду ему подставил? «Натурлих, натурлих»! — передразнил отец. — Вот он тебе и натурил!.. Сидишь теперь… раззява!.. Ты кому поддался, а?!

Отец начинал закипать. Он после фронта нервный стал, дерганый.

— Кому поддался, спрашиваю?! Фашисту вонючему!.. Да ты бы ему, подлюке! — отец сжал здоровенный, как чугунок, кулак. — По сусалам бы его, по соплям! По-русски, а не боксом-хреноксом!.. Эх, курица, мать твою!.. А ну, высыпай табак! Высыпай назад… Иди к своему Думке. Физкультурник!.. Иди — подставься еще. Пусть он тебя с другого боку подравняет!

Немец дрожащими руками высыпал табак и пошел к калитке. Раза два он быстро оглянулся, словно боялся, что отец запустит чем-нибудь ему в спину. Но отец сидел, мрачно уронив голову.

Уже когда Ганс осторожно притворил калитку за собой, отец окликнул его:

— Погоди-ка!.. Думке — это не мордастый такой? Не рыжий?

— Я! — закивал Ганс. — Я-я!

— Та-ак, — сказал отец. — Видал я нонче утром этого Думке… А ну, воротись… Мать, налей ему кружку молока.

— Ты чего это сегодня? — изумилась мать. — Белены объелся? То лаешься, как бобик, а то…

— Налей, кому говорю! — прикрикнул отец.

— Та-ак, — повторил он, с интересом разглядывая Ганса. — А чижолая у тебя рука, парень… На что уж я биток… Видал я этого Думке, видал… — он уважительно покачал головой. — Я ить подумал — его поленом кто отходил… Ну, это по-нашему, по-рабочему.

— Не есть рабочий, — Ганс ткнул себя пальцем в грудь. — Бауэр… пахать.

— Тоже годится, — сказал отец. — А что, парень, однако ты не поддашься там, в нахаузе, этим мордастым. Как, не поддашься?

— О, натюрлих! — Ганс воинственно выпрямился и отставил кружку.

— Да ты хлебай, хлебай, — сказал отец. — Научили вас, чертей драпаных. Вон аж где в башку стукнуло — в Сибири! — он придвинул кисет, начал задумчиво сворачивать новую цигарку. — Ты-то, может, и не поддашься, да они-то тебя, пожалуй, не спросят… Что-то многовато пооставалось мордастых…

Немец, моргая белесыми ресницами, прихлебывал молоко…

ВИТЯ

В третьем классе, в самом конце учебного года, появился у нас новичок.

Было уже тепло и сухо, оттаявшая после долгой зимы пацанва стекалась в эти дни к школе пораньше, чтобы поиграть, побеситься на большом, утоптанном пустыре — месте наших сражений в запретную «чику», благородных рыцарских поединков один на один и кровожадных драк стенка на стенку. Бесился на пустыре обычно мелкий народ, первоклашки да второклашки. Мы же — те, которым от силы месяца через полтора предстояло сделаться четвероклассниками и, значит, выпускниками (школа наша была начальной), вели себя достойно: посмеиваясь, наблюдали за их возней со стороны. Но в этот день, особенно яркий, прямо летний, щенячий восторг охватил почти всех, даже несколько лбов-четвероклассников не устояли на месте. Мелюзга затеяла на них охоту, окружала, висла гроздьями, стараясь повалить… Новенький возник неожиданно.