Том 7. Эхо - Конецкий Виктор

Когда я познакомилась с Бриками, они жили на Арбате, почему выехали из Гендрикова, я не знаю, может быть, предполагали, что там будет музей — какая же там могла бы быть своя жизнь…

Квартира на Кутузовском для меня была уже чужой. Умер муж, я замкнулась. Но приходила к ним. Приезжала ко мне и Лиля. Говорили, что она холодная, — неправда! Смотря к кому. Была очень выборочна в отношениях с людьми.

Василий Абрамович Катанян ее, конечно, обожал. Он очень помог Лиле в разборе бумаг Маяковского, составил труднейшую книгу «Маяковский. Хроника жизни и деятельности». Она есть у меня с его дарственной надписью. Но как-то Лиля от меня позвонила домой, а потом сказала мне: «Если бы вы знали, какой воз я везу!»

Лиля кого любила — любила по-настоящему. Таких было немного. Даже о многих вхожих в дом она отзывалась презрительно: видела насквозь.

Маяковского я видела несколько раз. Однажды в Киеве. Поздней ночью мы с подругой возвращались с Днепра, у нас была своя лодка. На совершенно пустынном Крещатике открылась дверь почтамта, и вышел громадный Маяковский. Мы долго шли за ним по пустынной улице, и он казался нам очень одиноким…

И еще о Крученых?. Вот уж своеобразный человек был! При мне у нас в доме он был однажды. Мы жили в коммунальной квартире, в коридоре, где когда-то жили приживалки графини Шуваловой. К Коле пришел Крученых, и я пошла варить кофе. Вскоре Адуева позвали к телефону. Когда Крученых ушел, мы обнаружили пропажу нескольких книг с дарственными надписями. Коля попенял мне: «Что ж ты его оставила одного, он же известный книжный вор!» А я и не знала… Очень жаль было книги Зощенко…

В. А

08.08.90.

Я уже дома. Лето было страшно унылое, я заставила себя пробыть два месяца на даче, мне необходим воздух. Но на нынешнюю погоду реагировала по-звериному. Единственная отрада была ранними утрами; моя собака Динка подымала меня как будильник около 7 часов, и я шла ее выгуливать в лес. Это было лучше всего. Молчаливый, тихий лес был как лекарство от всяких невеселых дум. Хочу еще раз прочитать Базунова, одного раза мне мало. Он засасывал меня в воронку своих чувств и тут было не до литературных соображений. Боюсь, что он не найдет сегодня многих читателей. Читатель, даже квалифицированный, испорчен событийными произведениями дурного толка. Хороших — пересчитать по пальцам можно. А люди читают много и скатываются незаметно для себя. Есть узкий круг людей, живущих в мире высокой литературы (также и музыки), но не велик этот круг, хотя я и не представляю, как обедненно живут люди без Томаса Манна, без Чехова. Прочитали ли Вы изумительные письма военных лет Экзюпери? Какой человек был!

У Вас я не все люблю. Совсем не люблю «Во внутренних водах», и не потому, что там моря нет (понимаю, Вы искали себя в другом), а потому, что не любите, не чувствуете сердцем своих героев там. Достоевский как писатель любил даже тех, кого ненавидел. «Над вымыслом слезами обольюсь» — и над чужим, и над своим. Слезы могут быть глубоко внутри, вот как у Базунова…

В. А

29.08.91.

В самые тяжелые, темные для литературы годы Вы мотались по морям и только отдаленно можете себе представить по рассказам, что это было за время. Не от радости был у Твардовского «тяжелый взгляд» (если был. Я-то еще помню его другим — простым, открытым, когда после одной мирной лесной прогулки я удивилась фадеевскому пристрастию к этому человеку, на что Фадеев мне сказал: «Ты еще не знаешь, что это за человек»). Но и его мужицкую силу сломали. Тяжелые запои, рак легких.

Я сейчас перечитывала статью Симонова о романах Булгакова, и стало за него стыдно. Последняя фраза: «Не надо недооценивать Булгакова, но не надо и переоценивать. Он часть великой советской литературы». Неправда, не «часть». Он уникален. Я собирала статьи о нем — ни одна не повторяет другую. И главный его роман «Мастер и Маргарита» будут еще долго разгадывать, хотя задолго до напечатания, только по отрывочным спискам уже догадывались о многом, и «рукописи не горят» уже ходило по миру. Но в тот период Симонов «руководил» литературой и был во всех действиях дипломатически осторожен. В те тяжелые годы многие сдавали экзамен на честь и стойкость. Немногие его выдержали. Паустовский кажется одним из лучших образцов. Я его никогда не принимала как писателя, но уважала за человеческую стойкость. До одного случая, о котором и хочу рассказать.