Том 7. Эхо - Конецкий Виктор

Что было потом — страшно вспомнить. Меня спас на третий день от мучительной пытки соседский парень, с которым мы часто играли в шахматы по вечерам. Я попросила его никому ничего не говорить. Я молчала и только на суде, когда нас разводили (муж был против развода), я тихо попросила: «Разведите нас, пожалуйста, этот человек мне совсем чужой».

А сегодня какой-то тип, очень модно одетый, обозвал меня чучелом, когда я покупала в газетном киоске стержни для авторучки и ему показалось, что я долго выбираю их. Взглянув на мое побледневшее лицо, продавец сказал ему: «А вы — Ванька недоразвитый». Я шла домой и плакала…

Л. Б

1981

Виктор Викторович!

Хотите, я Вас поразвлекаю и опишу, откуда есть пошли на Руси всякие прозвища, клички и т. п. непотребные названия.

Ну, начну с себя и моего брата. Меня дразнили «глазастая», в особо опасных случаях — «глазастая ведьма», а Сашку — «всесветный идол» (заметьте: не всемирный, а всесветный).

Я имела манеру ходить ночью на речку. Примерно 1,5–2 км. Проходить приходилось мимо мест, где пасся табун лошадей и располагался пастух — дядя Ваня, молодой и здоровый мужик. Как-то я засиделась допоздна и бежала домой сломя голову. От быстрого бега коса моя растрепалась, ветер раздувал белое платье. Дядя Ваня заорал благим матом: «Караул, спасите!» — и дал стрекача к селу. Гуляющие в селе парни и девки окружили его, и он рассказал, как русалка прыгнула ему на шею. Парни и девки попадали на землю от хохота, когда увидели, что вслед за дядей Ваней бежала я с разлохмаченной косой. Утром все обитатели нашего села, хватаясь за животы, читали вдохновенные строки, написанные моим братом на воротах дяди Вани. Дядя Ваня молодой Хаз-Булат он удалой. От русалки он бежал И полны штаны наклал.

Хотя дядя Ваня на другой день приходил ко мне и просил меня подтвердить публично, что я видела, как русалка прыгала ему на спину, кличка «Хаз-Булат» прилипла к нему, как банный лист, на всю жизнь.

Всем на селе было известно, что я не люблю свое прозвище. Когда я прибегала домой в слезах, то Сашка говорил: «Подумаешь, цаца какая, ее дразнили! Не вой, лупоглазая жаба, как дам раза!»

Мой отец носил редкое имя — Дементий, был человеком до чудачества справедливым, но вспыльчивым, как порох. Мама звала его ласково Дема, а так его звали все Дема-порох.

Жил в селе дядя Павлуха. Ну, Павлуха и Павлуха, только с некоторой особенностью: в любом разговоре, в дело и не в дело, он вставлял «всесветный». Жена у него была «всесветная дьяволица», дети — «всесветные замухрышки», все остальные — «всесветные недоумки». По его милости Сашка носил кличку «всесветный идол». У него дома рос очень красивый, могучий дуб, естественно, всесветный, и Сашка не остался в долгу и прозвал его «всесветной дубиной». Меня почему-то всегда тянуло к этому могучему дубу, и я часто бегала полюбоваться им. Всегда, увидя меня, дядя Павел весело подмигивал и спрашивал: «Ну, как поживают наши всесветные глазки?» Я сразу улавливала намек на мое прозвище, отбегала на расстояние, высовывая язык до пределов возможного, и, прыгая на одной ноге, орала во все горло: «Всесветная дубина».

Но вот на второй год войны пришла похоронка на дядю Павла, и его жена пришла к нам. Сначала тихо сказала: «Всесветная дубина приказала долго жить». Потом схватила себя за волосы, грохнулась на пол, зарыдала в голос. Я, валяясь с ней рядом на полу, причитала: «Дядя Павел, дядя Павел, ты не „всесветная дубина“, ты умный, добрый, хороший, даже красивый». Каждый раз, приезжая в село, мне очень хотелось встретить дядю Павла и услышать такой веселый, такой доброжелательный вопрос: «Ну, как поживают наши всесветные глазки?» Думаю, я не стала бы дразнить его, а ответила бы в тон ему: «Да не так уж чтобы очень, но и не хуже, чем у всех „всесветных недоумков“». Как бы мы весело посмеялись.

Иногда, бывает, ляжешь спать, закроешь глаза и поплывет перед ними картина вечера в деревенском доме, даже в красках. И слышу папин голос: Судьба играет человеком, Она изменчива всегда — То вознесет его высоко, То бросит в бездну навсегда!

«Папа, — спрашивала я, — а кто это — судьба?» Сашка немедленно реагировал: «Судьба — это Хаз-Булат, когда он тебя бросил в „гиенну огненну“ (это страшная яма с крапивой)».

Я потом, может быть, напишу, как Сашка отомстил Хаз-Булату, напустив на него рой пчел (казнь была достойна преступления), и про то, как тот же мой брат оборудовал в сарае хирургический кабинет по прокалыванию ушей и как мы в связи с этим потеряли бабушкины бриллиантовые сережки, а дедушка сказал ей, плачущей: «Ничто вещи жалеть — решетом воду носить. Душу надо живую жалеть, особливо дитячью…»Л. Б