Мешок кедровых орехов - Самохин Николай Яковлевич

Мужики стреляли из положения «лежа», а Роберт Робертович бегал за их спинами, нервничал:

— Эх, стрелки. Эх, косорукие! Мазилы! Банку сбить не могут. Вам не в банку, вам в телегу целиться!

Сам товарищ Семке тоже промазал, но его, как начальника, огорчало такое дружное неумение подчиненных.

Увидев подходившего отца, Роберт Робертович в азарте даже не поздоровался, а сразу закричал:

— О, фронтовик! Вот он сейчас покажет вам, как стрелять надо! Ну-ка, фронтовик, утри нос нашим снайперам!

Отец взял малопульку, выпростал из повязки левую руку, хотел приспособить ствол на сгиб ее, да неудобно получалось. Тогда он поднял легкую винтовочку одной рукой, прицелился — выстрелил. Банка, кувыркаясь и отблескивая, улетела в траву.

— От как надо! — гордо выпрямился Роберт Робертович. И кинул деду Столбовому связку ключей. — Сбегай — в сейфе у меня банку достань. Темная такая, с железной крышкой — узнаешь. И закусить чего-нибудь поищи.

А мужики уважительно загудели: вот это глаз! сразу видать специалиста! этот небось навалял немцев! дал им прикурить!., а, снайпер, сколько фрицев-то положил?

Отец пожал плечами.

— Да кто его знает.

— То есть… Как это кто знает? Ты же стрелял? Или ты в обозе прятался?

— Стрелял. Там кругом стреляли.

— Ага, стрелял. Видели мы, как ты стреляешь. А немец-то, наверное, покрупнее банки?

— Покрупнее, — засмеялся отец. — Особенно, если с перепугу. Он тогда шибко крупный делается.

— Ну вот! Значит, видно все же… Ты стрелял — он упал. Или дальше побег.

— Да ведь это вам не стрельбище. Упал… Там их много падало. А чей он — твой, чужой… На него метку заранее не поставишь.

— Ну, хоть одного-то свалил? Лично? — Мужики заметно начали остывать.

«Свалил»… Отец вспомнил, как свалил он одного в сарае, палкой. Не про этот же случай рассказывать. Так-то и здесь можно воевать. Нарезался как следует, выбрал кол потолще и воюй.

— Не могу сказать, мужики, — честно признался он. — Было раз — стреляли почти в упор, а кто уж там попадал… Как говорится, в общий котел пошло… Да ведь я в боях-то совсем немного был — дней пять-шесть, — заоправдывался он. — Кабы побольше — может, и подвернулось что.

Мужики присвистнули:

— Шесть дней! Неделю всего!.. Где ж ты столько околачивался? Тебя вроде осенью забрали?

— Считай, уже зимой. По снегу.

— Ну да, по снегу. А снег-то когда упал? В ноябре… в конце.

— Пока довезли, — сказал отец, — то да се… Потом на формировании долго стояли. А с марта, как ранило меня, по госпиталям.

Вернулся дед Столбовой, принес банку со спиртом, две алюминиевые кружки и пучок зеленого луку.

Мужики выпили, захрумтели луком. Разговор повернулся на другое.

— Ну, а как там… вообще? Насчет кормежки как? В госпиталях, например?

— В госпиталях как… Один совсем не ест: принесут, поставят и обратно унесут. А другой, который поправляется, — тому вечно не хватает.

— Это понятно: раз ожил человек — тут ему только подставляй. А вот где лучше кормят: в госпитале или в строю?

— В строю no-разному. Пока на формировании стояли — наголодались, а фронтовой паек хороший.

— Ну, а наркомовские? Наливают?

— Ну, наркомовские — это отдай! — Отец свои «боевые сто грамм» только один раз и выпил, но мужики спрашивали, как оно вообще, он и ответил: «Наркомовские отдай».

— Да-а, нам тут наркомовские не наливали! — позавидовали мужики.

— Тут нальют — разевай рот.

— Запрягаешь — темно, распрягаешь — темно: такие наши наркомовские были.

— И паек известный. Хорошо, если какая лошаденка ногу сломает, прирежут ее, дак Роберт Робертович — спасибо ему — разделит каждому по куску.

Отец слушал, слушал их разговор и вдруг удивленно подумал: а точно, до чего же бесхозяйственная эта штука, война! У него почти всегда так бывало: он сам с собой размышлять не умел, а неожиданная мысль, новая, толкалась ему в голову во время разговора. Или, допустим, он вспоминал какой-нибудь прошлый разговор, перемалывал его по второму, по третьему разу — и тогда догадывался: вот ведь что и вот как.

И теперь отец смотрел на мужиков, хорошо представляя, как они здесь чертомелили, и перебирал в памяти: сам-то что за это время сделал? С ноября по июнь его кормили-поили, одевали-обували — все задаром. Спать клали на чистые простыни, подушку поправляли, судно из-под него таскали. Ладно, хоть судно таскали недолго, дня три после той, первой, операции.