Том 7. Эхо - Конецкий Виктор

Мильтон возник из белой ночи бесшумно, хотя в детине было под два метра. Поинтересовался безо всякой агрессии:

— Чего, господа, тут забыли? И что, мать вашу, тут происходит?

— Макаку хороним и притомились, — объяснил Аверченко.

— Стало быть, и такое бывает, — сказал мильтон и расстегнул кобуру. Это был профессиональный, рефлексивный жест — без агрессии. — Чокнутые, значит. Групповое сумасшествие.

— Просто выпимши, — сказал я, употребляя простонародные интонации, чтобы скорее войти в контакт с простонародным представителем органов. — Макаку звать Мимоза. Обезьянка она. От чахотки сдохла, в лучших традициях девятнадцатого века. Кусалась уже слабо, «банановыми какими-то деснами», по выражению Ираиды Петровны, — сказал я и кивнул в сторону старух. — Мы моряки. Из Африки привезли макаку. Притомились, пока могилку копали. Грунт тяжелый.

— Другого места не нашли? Вот Летний сад, вон Михайловский, хорони кого хошь. А вы к героическим жертвам революции подзахораниваете. Вандализм называется.

— Ну, юноша, прочитать вам лекцию о тех, кто здесь похоронен? — взревел Аверченко.

— Да понимаете… — начал я, закупоривая флягу.

— Виктор Викторович, не мечите бисер… Знаете, это все равно что, слушая в великолепном исполнении гениальную музыку, будешь думать о том, что клавиши рояля покрыты слоновой костью, а слонов браконьеры в Конго хлопнули, — пробормотал Аверченко.

Мильтон нагнулся над могилой, левой рукой взял Савельича за шиворот, вытащил на свет божий, потряс и, продолжая держать на воздусях, вгляделся.

— Знакомая личность. Сколько раз его домой доставлял на своем мотоцикле. В вытрезвитель-то его давно не принимают, не платежеспособный, — мильтон аккуратно уложил старика на травку.

Тот всхрапнул и подложил ладошку под щечку, свернулся калачиком, удобненько.

Мильтон вытащил гробик, полюбовался работой Савельича и открыл крышку, без заметных усилий вырвав гвозди, убедился в содержимом, объяснил нам:

— Фарцовщики могут таким образом драгоценности народные укрывать. Обязан убедиться в содержимом, само собой.

— Сюжет для небольшого рассказа, — сказал я Аверченко. — Вон и чайка летит.

Чайка действительно парила над Марсовым полем. Занесла ее нелегкая с морских просторов Маркизовой лужи.

Мильтон вгляделся в меня, закрыл гробик, сел на него, закурил «Мальборо» и сказал:

— А, Капецкий. По телеку вас видел. И книжки читал. Само собой…

— Приятно слышать.

— Я ведь кораблестроительный кончал, потом загнали на Северный флот. Эсминец «Несокрушимый», БЧ-пять… А это правда, что вы винтовку потеряли?

— Да.

Мильтон помолчал, потом кивнул на Савельича:

— Не простой пьянчуга. Стало быть, знаменитость. О нем в газетах писали: «Застенчивый хулиган». Ночью залез в Исаакиевский собор. Сторожа обезвредил бревном по башке и забрался в музей. Лунная ночь была, стало быть, он сломал решетку придела Александра Невского, куски ее рассовал по карманам — на сувениры, стало быть. Кстати, та вон старуха. Ее Норкина фамилия?

— Да, — сказал я.

— Она на шухере стояла. А Савельич успел бы смыться, но — вот уж дурак! — увидел скульптуру Монферрана. И стало дураку стыдно перед хозяином собора. Пока портрет с подставки стаскивал да лицом к стенке поворачивал, его и взяли. Хоть гражданин тогда и объяснил, что взгляд знаменитого архитектора его смущал, но пятерик ему за злостное хулиганство впаяли. И отсидел он от звонка до звонка.

— Н-да. Занятно, — сказал я. — Но Мария Ефимовна мне эту новеллу не поведала.

— Будите старух, — приказал мильтон. — Скоро патрульная машина поедет. Тогда они в вытрезвителе проснутся.

— Патруль я уже вижу, — дрожащим голосом сказал Аверченко. — Матросы! Будь они прокляты!

Мильтон с некоторым подозрением глянул на моего залетного гостя.

— Это комендантский патруль. Майор тут бродит и два курсанта из морского интендантского училища. А наш — с мигалкой.

Я разбудил старушенций. Проснулись без эксцессов. Мария Ефимовна зевнула во всю пасть, уронив верхнюю челюсть в подол. Мубельман глянула в лорнетку на окружающую обстановку, несколько удивилась увиденному, поинтересовалась происходящим. Я объяснил, что надо Мимозу передислоцировать в Летний сад.

— Стыдно! Пожилые люди, а такую самодеятельность развели! На Марсовом поле! — напустил на себя строгость мильтон.