Остров на краю света - Харрис Джоанн

Всю дорогу до блокгауза я бежала. В душе было чувство отстраненности, смутно знакомое: мне довелось испытать его раньше, однажды, в тот день, когда умерла мать. Словно заработал тонкий механизм, отдаляющий меня от всего, кроме насущного дела. Потом придется расплачиваться — может, скорбью, может, слезами. Но сейчас я владела собой. Предательство Флинна случилось в чьем-то чужом сне; странное спокойствие прошло по моему сердцу, как волна проходит по письменам на песке.

Я думала про Жана Большого и только что отстроенную летнюю квартирку. Я думала обо всех саланцах, взявших займы на ремонт домов, расширение бизнеса, обо всех наших мелких капиталовложениях в будущее. За свежепокрашенными домами, новыми садами, стойлами, сверкающими прилавками магазинчиков, модернизированными рыбацкими лодками, припасами в кладовых, яркими ставнями, цветочными ящиками, коктейльными стаканами, ямами для шашлыка, живорыбными садками, ведрами и лопатами тайно сверкали деньги Бримана, власть Бримана.

А «Бриман-2», полгода назад уже наполовину построенный? Сейчас он, должно быть, уже готов; готов служить планам Бримана; это доля Жан-Клода в Бримановом концерне. Я уже поняла, каково место Флинна — ключевая позиция в триумвирате Бриманов. Клод, Марэн, Рыжий. Ла Уссиньер, Ле Салан, материк. В этом была неумолимая симметрия — займы, риф, тяга Бримана к затопленной земле. Я видела его планы, когда они были еще в зачаточном состоянии; чтобы найти неизвестное в этом уравнении, не хватало только вестей о вероломстве Флинна.

Моя мать, человек импульсивный, немедленно разнесла бы эту весть; но во мне слишком много от Жана Большого. Я сильнее похожа на него, чем думала; мы оба втайне лелеем свои обиды. Мы смотрим на себя изнутри — наружу. Наши сердца колючи и плотно замотаны во много слоев, как артишоки. Я не стану поднимать шум. Я узнаю всю правду. Я исследую ее спокойно, аналитически. Я поставлю диагноз.

Но мне надо с кем-то поговорить. Не с Капуциной, хотя в обычных обстоятельствах я бы первым делом пошла к ней; она слишком доверчива, слишком жизнерадостна. Подозрительность ей не свойственна. Кроме того, она обожает Рыжего, и мне не хотелось беспокоить ее раньше времени — по крайней мере, пока не выяснилась вся глубина его предательства. Да, он нам врал. Но его мотивы пока неизвестны. Возможно, он — каким-то чудом — все же окажется невиновен. Конечно, мне этого хотелось. Но разумная часть моей души — та, что досталась от Жана Большого, — неумолимо работала на опровержение. Потом, сказала я себе. У меня будет на это время... позже.

Туанетта? С возрастом она стала странно отчужденной: с ленивым равнодушием следила за саланскими распрями, поскольку уже все повидала в этой жизни и ничто ее не занимало. Может, она даже узнала Рыжего и поняла, кто он есть на самом деле, но ничего не сказала, намереваясь молча наблюдать и развлекаться.

Аристид? Матиа? Одно словечко любой из рыбацких семей — и к утру весть разнесется уже по всему Ле Салану. Я попробовала представить себе, какова будет реакция. Оме? Анжело? Столь же невозможно. Но мне обязательно надо было кому-нибудь рассказать. Хотя бы для того, чтобы убедиться, что я в своем уме.

Через открытое окно с дюны доносился ночной шум. Ла Гулю издавал запах поднимающейся соли, остывающей земли, миллионов мелких тварей, оживающих под светом звезд. Жан Большой сейчас на кухне, с чашкой кофе под рукой, смотрит в окно, как всегда в молчаливом ожидании...

Ну конечно. Я расскажу отцу. Кто, как не он, сумеет сохранить тайну?

Он поднял голову, когда я вошла. Лицо было опухшее и усталое, тело тяжело обвисло на узенькой кухонной табуретке, словно сделанное из теста. Меня охватила внезапная любовь и жалость — бедный Жан Большой, с печальными глазами и паузами. На этот раз все будет в порядке, подумала я. Ведь сейчас мне нужно только, чтобы он меня выслушал.

Я поцеловала его и села против него у стола. Такого уже давно не случалось, и мне почудилось, что тень удивления пробежала по его лицу. Я поняла, что со дня приезда сестры почти не разговаривала с ним. Ведь и он со мной тоже почти не говорил.

— Папа, мне ужасно жалко, — сказала я. — Ведь ты ни в чем не виноват, правда?

Я налила кофе нам обоим — машинально положила ему сахару, как он любит, — и села, откинувшись на спинку стула. Должно быть, отец забыл закрыть окно, потому что под абажуром крутились мотыльки и свет из-за этого мигал. Издали доносился запах моря — это поворачивался прилив.