Каменный мост - Терехов Александр Михайлович

Ответ: Мы приехали.

Вопрос: Проводили…

Ответ: Проводили…

Вопрос: И что, твою мать… Что ты видел, сам?!

Ответ: Темно очень… В темноту отрулил самолет…

Вопрос: Еще там другой самолет взлетал.

Ответ: Взлетал. Какой-то. А мы заказали по чашке кофе в баре, прямо там, окна на взлетную полосу. Бармен не успел разлить, как-то особенно сирена завыла. Я выглянул – окно широкое: вдали как костер, только большой… И всех пронзила страшная догадка. Мы побежали на зарево. Там ограждение с колючей проволокой вырвано, два железных колышка таких – вырваны… Самолет – на две части. Передняя часть, там, где наши, советская делегация, – настолько сильно полыхала, что не подойдешь… Час тушили. Еле опознали. По пуговицам буквально.

– Врет. Не бегал туда, – тихонько сказал Гольцман. – Товарищ Коган, как вел себя Уманский при вылете?

Ответ: Обыкновенно вел, товарищ майор госбезопасности. Жена, Раиса Михайловна, очень нервничала.

Вопрос: А что ей бояться? Три океана перелетела – не боялась, а тут сорок минут в Коста-Рику…

Ответ: Сказала: ах, Костя, вечно таскаешь меня с собой. Когда-нибудь мы угробимся.

Вопрос: А он? Что он ответил?

Ответ: Раечка, и я, и ты, мы потеряли самое дорогое. Но сейчас идет война, погибли и гибнут миллионы людей. И наше, личное горе, мы уже перенесли, а ты: что будет с нами?

Вопрос: Как же вы так запомнили, товарищ сержант? Длинная фраза…

Ответ: Я записал тем же утром.

– Все врет. Ничего не слышал. «Раечка… Костя… Наше личное горе…» Потом придумал. Видно, долго жил и на пенсии придумал, внукам рассказывал, чтобы уважали, – также прошелестел Гольцман. – Про дочь, Нину, не говорили?

Ответ: Вроде нет.

Вопрос: Фамилия Петрова вам знакома? Анастасия Владимировна Петрова.

Ответ: Вроде не припоминаю.

Вопрос: Почему вылет задержали? Почему вылет задержали? Просыпайся, милый!

Ответ: Я сам не видел. Но… Офицеры мексиканские видели… Когда все поднялись на борт и запустили двигатели – все заглушили, из самолета вышел человек, мужчина.

Вопрос: Из состава советской делегации? Кто именно? Сам Уманский?

Ответ: Не Уманский. Кто – они не знают, в лицо знали только Уманского. Мужчина в черном пальто. Побежал в зал ожидания. И его долго не было. А потом вернулся, тоже бегом. И самолет порулил на взлет… Вот что задержало.

Вопрос: Вы уверены, что в самолет вернулся тот же мужчина, что выходил?

Ответ: Я сам ничего не видел, товарищ майор.

– Иди, занимайтесь по плану.

– Товарищ майор госбезопасности…

– Говори.

– Вы пароль не назвали.

– Пароль, товарищ Коган, – Гольцман, по-жабьи не мигая, страшно распухал за столом, – дан вам Инстанцией для осуществления связи при выполнении вами полученных заданий, а мы проводим специальные мероприятия, цели и задачи которых… Вам ясно? Не слышу. Товарищ Миргородский, готовьте Тройницкую и мексиканца из экипажа, что выжил… Как его?

– Пароль, – с отчаянием попросил дипкурьер.

– Младший лейтенант Моралес, – крикнул я Боре, вскочил и хлопнул дипкурьера по тряпичному, кукольному, набитосоломенному плечу, – свободен.

– Пароль!

– Почему никто не идет?! – заорал я, и Боря перекошенно заглянул в наши покои, я ударил курьера в висок, тот повалился со стула, но сразу же приподнялся на четвереньки – молча, даже не вскрикнул, словно началось что-то хорошо известное ему. Я ударил ногою в бок, и еще! морщась от ненависти к себе, в податливую! мясную! сущность… Мельников-Коган повалился, подтягивая колени к голове, по щекам его стекали слезы, правая рука умоляюще всплыла, показывая увядшие, словно перебитые пальцы, но он молчал, истекая лишь сиплым дыханием, – я ударил-двинул еще, не глядя, спеша до первых слов, до сострадания, Гольцман, громыхая ящиками письменного стола, вываливал наружу чужой мусор…

– Веревочку ищете, Александр Наумович? – Боря подпрыгнул с весело-изумленным видом. – А вы ремешок снимите с него. Вы боевики смотрите? В рот носки напхайте. Да хватит его бить, служивый! Уходим!

– Нет! А Тройницкая?!

– Будущая старушка наверху! Мексиканцы и товарищ Тройницкая наверху. Боятся спускаться. Люди, собравшиеся в земле, требуют, чтобы мы поднялись. Хотят поприсутствовать. Видеть и знать. Скорее!

Почти бегом мы бросились к лестнице, к паровозным гудкам, к застекленной духоте: видеть и знать – покажем! Я оглянулся: двое в шляпах остались у зарешеченной двери и как дети тыкали внутрь комнаты пальцем, но не заходили и воровато оглядывались: мы уже далеко? Гольцман не отставал, и не забыл придерживать распахивающийся плащ, и споткнулся на первой же ступеньке; людей словно прибавилось и потемнело, как нахмарило на дождь, я смотрел в сторону лифта – расступятся? Боря сложил руки рупором, вырос на голову и прокричал:

– Товарищи! Мы из Москвы! – и пьяно приобнял высокого в рыжем пиджаке – очкарик так и таскался за нами с блокнотом. – Ты кто, друг?

– Переводчик посольства, Гончаров Павел Львович, – взволнованный лопот, чуть не выронил блокнот.

– Годится, земляк! – расплылся в широченной улыбке Боря. – А есть ли здесь молодцы-гвардейцы из восьмого пехотного батальона? Кто охранял самолет покойника? Да не суетись, Паша, всех не надо, только ближнего!

Переводчик сбегал в толпу, вокруг него водоворотом стянулись затылки, поднялся неясный пчелиный гул, и вернулся с добычливым видом:

– Самолет непосредственно охранял Хосе Гудинос Эррера, – и помахал вырванным листком. – На следующий день после катастрофы дезертировал из армии.

– Молодец! – похвалил Боря. – Ловко. Спроси-ка, один Хосе этот убежал?

– Нет. Еще двое из того караула, – переводчик пытался вытягиваться «смирно» при ответе и едва сдерживал горделивую улыбку. – Дезертировали по причине тягот караульной службы.

– А механики, что дежурили в самолете, есть? Ну, пусть выйдет один. Иди, да иди, не бойся. Как звать?

– Его зовут Альфонсо Бака Эрнандес, – переводчик вывел осторожно вперед невзрачного паренька с качающейся головой. – Двадцать два года.

– А скажи-ка мне, Бака, механик, – Боря почему-то обернулся и подмигнул Гольцману, – как вы дежурили с другом не Бакой. Сперва ты два часа, а потом он два часа. А потом ты два часа. А потом он два часа. А потом ты, Бака. Или по-другому как-то?

Переводчик с ходу переводил, заметно гордясь, что с первого звука уловил Борину мысль, и рисовал что-то механику на своей ладони – механик пожал плечами и что-то неслышно сказал.

– Оба спали всю ночь, – воскликнул переводчик. – Признает.

– Что бы я делал без тебя, Пашка? – удивился Боря и счастливо расхохотался, я озирался на подступающую, обмякающую толпу, Гольцман утирал с мертвого лица пот. – Придется рассказать про тебя в Москве товарищу Сталину. А вот это, что вот это за энтузиаст? – Боря потешно передразнил совершенно черного малого, пробиравшегося с по-школьному поднятой рукой сквозь уже поголовно улыбающиеся передние ряды – местные хлопали в ладоши и горланили по-своему, протягивая нам руки, я нелепо и заискивающе улыбался в ответ, не даваясь потрогать. – А тебе что, мой мексиканский друг?

– Рамон, – сиял переводчик, – племянник второго пилота капитана Мартинеса, что погиб. Хочет рассказать, что видел.

– Ну расскажи, просим, просим, – Боря вдруг опустился на корточки, и черный Рамон также присел, и переводчик присел третьим и переводил, потряхивая гордыми каштановыми кудрями и рисуя на асфальте пальцем извилистую линию:

– Он водитель. Находился на аэродроме. Рамон видел: самолет взлетел. Близко от другого самолета. Следом. Сигнальные огни хвостового оперения удалялись. А затем эти огоньки начали постепенно снижаться. Снизились. И раздался взрыв! Взметнулось огромное пламя. Все побежали. Провожающие, работники аэродрома. И он бежал. Когда добежал – самолет горел весь, не было возможности подойти. И очень сильно пахло горелым мясом.

– А пожарные? – делано, будто разыгрывая сценку с ребенком, удивился Боря. – «Скорую» не вызывали, Красный Крест?

– Санитарная машина с огнетушителями выехала сразу, но застряла в кучах гравия и канавах – на аэродроме ведутся ремонтные работы. Вот тут еще подошли младший лейтенант Моралес и госпожа, – переводчик сверился с блокнотом, – Мириам Л.Тройницкая…

– Мириам Л. – Боря разогнулся, изнеможденно вздохнул, будто что-то его огорчило, и слабо позвал: – Где ты, сестра? – Костлявая женщина в криво прищепленной на рыжеватой прическе шляпке неуверенно переступала на месте, словно терпя нужду, – сияющий переводчик подпихивал ее ближе, младший лейтенант Моралес, похожий на индейца с вырезанным белыми языком, с достоинством нянчил загипсованную руку. Боря страшно закатил глаза, задрал морду и, поблескивая белками, шипел, клешнями расставив руки: – Пусть ее подведут поближе… Я же чую, что она где-то рядом… Кровь. Родная кровь… – Тройницкая (переводчик бормотал ей ободряющее) протянула свою руку, защищенную поношенной перчаткой, и Боря цепко схватил ее так, что женщина охнула. – Мириам Л. Кто же обозвал тебя так, милая девушка? Ты же не такая! Я не верю. Ты же какая-нибудь там Марина Леонидовна или Мария Львовна, – с нарастающим гневом накатывал Боря. – Кто ты?!