Дитя слова - Мердок Айрис

— От призраков нельзя излечиться. Они просто исчезают, и все. — Вот этого не следовало говорить.

— Вы сами понимаете, что это глупо, — парировала она, пожалуй, еще более холодным тоном. — Вы должны и вы в состоянии попытаться. И если вы поможете Ганнеру, то вы хоть что-то сделаете, чтобы спасти прошлое.

— Да. Пожалуй. — Я с отчаянием почувствовал, что ток взаимопонимания между нами иссякает, прекращается. Вот сейчас она простится со мной, и я ничего не сумею придумать, чтобы помешать ей это сделать. И веду я себя так, точно все, что бы она ни говорила, раздражает меня. Как стереть это впечатление — может быть, схватить ее за руку и выложить все? И я вдруг спросил: — Вы получили мое письмо?

— Да, конечно. Благодарю вас… благодарю за то, что вы написали так подробно…

Молчание. Напрасно я заговорил о письме — это было ошибкой. Что бы я ни делал сейчас, все оборачивалось ошибкой.

Китти заговорила снова — на этот раз, казалось, и она хочет «спасти» наш разговор:

— Вы не должны так волноваться.

— Волноваться? Но без этого не обойтись!

— Извините, я что-то все не так говорю сегодня. Я хочу сказать: вы считаете, что во всем виноваты вы, но это не так.

— А кто же еще может быть тут виноват!

— Ну… он… даже я…

— Уж вы-то едва ли!

— Отчего же, и я. Я во всяком случае… не принесла ему счастья… не сумела по-настоящему помочь ему… другая женщина, возможно, сумела бы… и у меня нет детей… а ему так хочется иметь детей…

— Еще бы — после того, как он потерял двоих, но все равно я не понимаю… — У меня было такое ощущение, точно я барахтаюсь в вязкой тине.

— Двоих?

— Да… — Я прикрыл себе рот рукой.

— То есть как — двоих?

— Ну, в общем… я полагаю… мог бы потерять… я ведь сказал просто так…

— Но почему двоих? Вы же сказали — двоих?

Китти стояла передо мной. Глаза ее взволнованно сверкали. Отступать было некуда.

— Энн была в положении… это был его…

— Он ни разу мне об этом не говорил.

Я немного отошел от нее. Мне не хотелось видеть ее лицо, да и свое хотелось закрыть руками.

Китти тоже отвернулась от меня. Словно прозвучал гонг и борцов разделило пространство ринга. Или точно два самолета, летящих один на запад, другой на восток, вдруг оказались разделенными всей широтой неба. Китти опустилась на край причала, не заботясь о том, что может испачкать дорогое пальто.

Никогда еще я не чувствовал себя в такой мере жертвой прошлого. Я сказал:

— Мне очень жаль…

— Прошу вас, уйдите.

— Могу я…

— Уйдите, пожалуйста. Благодарю вас, что пришли. А сейчас, пожалуйста, уйдите.

Я повернулся и медленно пошел прочь, к набережной.

СУББОТА

Было всего лишь половина восьмого, когда я добрался до Норс-Энд-роуд. Все предшествовавшие дни и даже сегодня, и даже во время свидания с Китти я, конечно, не забывал о том, что встречусь с Кристел в субботу вечером. Суббота — день, отведенный мною для Кристел, и, если я не предупреждал ее о том, что не приду, она ждала меня. Когда я позвонил ей в четверг вечером, до меня долетело одинокое эхо ее печального существования. Я, конечно, понимал, что Кристел из-за меня так обеднила свою жизнь, что она одинока из-за меня. А ведь я когда-то намеревался окружить ее друзьями, которые дарили бы ей радость, раз и навсегда возместить ей то, чего она не знала в страшные годы детства! И все это было бы возможно, даже легко осуществимо, если бы я сам был счастлив. А теперь вот она живет в бедности, совсем одна, и из двух друзей, которых я ей привел, один (Клиффорд) доставил ей лишь горе, а от другого (Артура) она отказалась из-за меня. Попытался ли я измерить ее одиночество или хотя бы вообразить? Нет. Я ведь никогда не задумывался над тем, как она проводит долгие часы и дни между нашими встречами.

Мне всегда было приятно и радостно встречаться с Кристел, хотя среди сложных химических процессов, происходивших в моей душе, ни разу не возникло желания чаще видеть ее, а вот сейчас я страстно, слепо, с лихорадочным нетерпением гонимого жаждал видеть ее. В твердой уверенности, что все будет абсолютно так, как всегда, я бегом взбежал по лестнице к ней наверх.

Все и было абсолютно так, как всегда. На кружевной скатерти стояло два прибора, и в углу горела лампа под пергаментным абажуром, по которому плыл кораблик, горела только для декорации, поскольку яркий свет в центре комнаты и без того хорошо освещал жалкое ее убранство. На столе стояло шерри. Сухое же вино принес я, купив его, по обыкновению, в ближайшем баре. Кристел сидела у стола и шила. Она сразу увидела по моему лицу, что я взволнован, отшвырнула шитье и обошла стол. Мы обнялись и, крепко прижавшись друг к другу, закрыв глаза, какое-то время стояли так. Во мне ведь было шесть футов с лишним, а в Кристел — всего пять футов с небольшим, так что наше объятие всегда походило на замысловатый фокус. Я чуть приседал, она вставала на цыпочки. Сейчас мне особенно легко было присесть — я готов был рухнуть на землю, как только руки ее коснулись меня.