Осада, или Шахматы со смертью - Перес-Реверте Артуро

— Недурно придумано… Совсем недурно…

Оба замолкают. Теперь уже старый дон Эмилио задумчиво смотрит в окно, а потом обводит взглядом оживленный зал. Весь он гудит мужскими и женскими голосами, говором и смехом, приглушенными возгласами хорошо воспитанных детей. Праздник длится, отчуждаясь от неумолимой действительности, что кипит за стенами гостиницы, а сюда проникает лишь время от времени, напоминая о себе отдаленным грохотом французских орудий. Мигель Санчес, заметив, что отец и Лолита уединились и ведут в стороне приватную беседу, с улыбкой на лице, с сигарой в одной руке, с бокалом — в другой направляется к ним. Но старик жестом останавливает его. Мигель, отсалютовав бокалом, послушно поворачивает назад.

— А про «Марка Брута» ничего не слышно?

Дон Эмилио спрашивает это, понизив голос, ласково и участливо. Но от вопроса тень наползает на лицо Лолиты — наследницы торгового дома Пальма. Судьба корабля давно уже не дает ей покоя.

— Пока ничего. Запаздывает… Должен был выйти из Гаваны пятнадцатого числа прошлого месяца.

— Где сейчас, неизвестно?

Лолита не хочет лукавить и, пожав плечами, повторяет:

— Пока ничего. Но жду… жду со дня на день.

На этот раз молчание — долгое и многозначительное. Собеседники — люди опытные и знают, что корабль может погибнуть — потерпеть крушение, попасть в руки корсаров. Да мало ли в каком еще обличье явится злая судьба… Один-единственный рейс способен разорить или озолотить фрахтовщика. «Марк Брут», считающийся лучшим кораблем компании Пальма: 280-тонный, окованный медью, с четырьмя 6-фунтовыми пушками — везет в Кадис груз чрезвычайной важности и особой ценности, из коего компании Санчеса Гинеа причитается небольшая часть. В трюмах — сахар, зерно, индиго и 1200 медных отливок из Веракруса. Сколь бы сердечны ни были их отношения, табачок все же, как говорится, держать надобно врозь, а потому главного дон Эмилио не знает — помимо всего этого, там же припрятаны 20 000 серебряных песо, которые принадлежат Лолите и должны обеспечить наличность, а значит, и кредит. Их пропажа нанесет ей сильнейший удар, тем более тяжкий, что на этот раз, из-за деликатности всей операции, морские риски пойдут за счет компании «Пальма и сыновья».

— Ты много поставила на эту карту, дитя мое, — произносит наконец Санчес Гинеа.

Невидящий взгляд Лолиты по-прежнему устремлен куда-то в пустоту. Кажется, слова старого друга семьи не достигли ее слуха. Но вот, едва заметно вздрогнув, она очнулась, виновато улыбнулась. Виновато и печально.

— Вы просто не знаете, дон Эмилио… По тому, как идут дела сейчас, не «много», а — всё.

И снова, отвернувшись к окну, смотрит на море, приносящее в Кадис удачи и катастрофы. Вдалеке видно, как при входе в бухту лавируют под норд-вестом корабли, стараясь при проходе мимо Пуэркаса и Диаманте не приближаться к французским батареям.

Господи, сделай так, чтобы вернулся наконец «Марк Брут», думает она в тревоге. Сделай так, чтобы он вернулся…

Облокотись о планшир левого борта, Пепе Лобо рассматривает в подзорную трубу корабль, который стремительно приближается к «Кулебре» со стороны мыса Рота, — обе мачты слегка скошены к корме, косые, латинские паруса, надутые попутным ветром.

— По пушке на каждом борту… И на баке — одна, для погони… Идет без флага… — говорит он.

— Корсар? — спрашивает Рикардо Маранья; приставив ладонь козырьком ко лбу, он смотрит в том же направлении, что и капитан.

— Вне всякого сомнения.

— Когда заметил его, подумал было, что это та самая фелюга с мыса Рота.

— Я тоже. Но тут теперь нечем поживиться. Ушла попастись на других лугах.

Капитан передает ему трубу, и Маранья обстоятельно разглядывает позолоченные предзакатным солнцем паруса.

— Раньше его в этих водах не видали. Может быть, он из Санлукара?

— Может.

— А что тогда забыл здесь, восточней?

— Если фелюга ушла охотиться, он занял ее место. Вдруг кто попадется…

Маранья продолжает всматриваться, хотя теперь уже и невооруженным глазом видны маневры парусника.

— Хочет попытать судьбу. Пощупать нас…

Пепе Лобо переводит взгляд туда, где по правому борту, управляемая призовой командой с «Кулебры», идет под конвоем взаимной защиты последняя, без боя доставшаяся добыча — «Кристина Рикотти», 90-тонная неаполитанская шхуна, четыре дня назад перехваченная на пути из Танжера в Малагу с грузом шерсти, кож и солонины. Перед входом в бухту Пепе Лобо, остерегаясь разом и корсаров, и пушкарей с французского форта на Санта-Каталине, неизменно открывающих огонь по каждому кораблю, который, идя галсами, волей-неволей оказывается в пределах досягаемости, распорядился, чтобы шхуна шла по правому борту «Кулебры» в двух кабельтовых, прикрывая от любой угрозы. Сама же она, флага не поднимая, в свою очередь уставила длинный бушприт к Роте и ловит норд-вест всеми парусами, включая фор-марсель. Боцман Брасеро стоит в двух шагах позади капитана и помощника, поспевая следить разом за обеими вахтами: одна управляется со снастями, вторая суетится у восьми 6-фунтовых пушек, заряженных и готовых к бою, — едва лишь на траверзе Роты показался парус, на «Кулебре» сыграли боевую тревогу.

— Поворачивать или пока идем прежним курсом? — спрашивает Маранья, сжимая трубу.

— Так держать. Француз нам не страшен.

Помощник кивает, отдает капитану трубу и поворачивается взглянуть, как идет шхуна — та держится на прежнем расстоянии от правого борта «Кулебры» и старательно исполняет каждый сигнал, который передают с мостика тендера. Маранья не хуже капитана знает, что для открытого боя у корсара сил не хватит: с тремя орудиями подставляться под огонь восьми будет чистейшим самоубийством. Однако в море до самого конца ничто нельзя считать окончательным, и француз, отчаянный по самой сути своего корсарского ремесла, наверняка постарается действовать так же, как и они на его месте, — подойдет на выстрел, будет кружить вблизи возможной добычи, как осторожный хищник в надежде, что счастливый случай — перемена ли ветра, неловкий маневр, сбитый ли удачным залпом с Санта-Каталины парус — позволит сомкнуть челюсти на ее горле.

— Мы не пройдем отмели Кочинос и Фрайле на одном повороте, — замечает помощник. — Надо забирать круче вправо, ближе к Роте.

Он говорит со своей всегдашней холодностью — так, словно наблюдает за всем происходящим, стоя на бережку. И своим бесстрастным комментарием не ставит себе целью повлиять на решение, принятое капитаном. А Пепе Лобо смотрит на краешек земли, занятой неприятелем, а потом — на белый, протянувшийся вдоль берега Кадис во внушительной опояске крепостных стен. Потом оглядывает море и упруго трепещущий в воздухе вымпел на гафеле единственной мачты, рассчитывая силу и направление ветра, собственные скорость, румб и дистанцию. Чтобы не пропороть днище о подводные камни на входе в бухту, надо лавировать, меняя галсы: сперва — к городу, потом — в сторону Роты и третий раз — снова к Кадису. А это значит, что придется дважды оказаться в досягаемости французских орудий, а потому ошибки допустить никак нельзя. И во всяком случае следует держать в уме действия корсара и одновременно — дать и ему пищу для размышлений. Озадачить.

— Приготовиться к маневру.

Маранья, повернувшись к боцману, который по-прежнему стоит, опершись о брашпиль, повторяет команду. Покуда Брасеро бежит по накрененной от качки палубе к матросам у шкотов, капитан объясняет помощнику свои намерения:

— Шарахнем по нему, чтобы близко не подлезал. Только надо, чтобы это вышло тик в тик, как раз перед тем, как ляжем на другой галс.

— Один выстрел?

— Да. Не думаю, что оборвем ему снасти, но острастку дадим… Сам сможешь этим заняться?

Помощник чуть заметно усмехается. Рикардо Маранья так въигрался в свою роль, что и сейчас, при виде того, как рассеянно он глядит в море, всякий сказал бы — мысли его заняты чем-то вполне посторонним. Однако Пепе Лобо знает: помощник прикидывает в уме заряд и дальность. Наслаждается предвкушением.

— Твердо рассчитывайте на это, сеньор капитан.

— В таком случае — отправляйся. Поворот ровно через пять минут.

Раздвинув трубу на всю длину и стараясь приноровиться к качке, от которой ходит ходуном палуба, Пепе Лобо ловит в окуляр неприятельский корабль. Тот немного изменил курс, заходя с наветренной стороны, и «латинские» паруса помогут ему подобраться еще ближе к тому месту, откуда «Кулебра» и неаполитанская шхуна начнут лавирование. Капитан отчетливо различает по орудию на каждом борту, а из открытого порта справа от бушприта выглядывает жерло еще одного. Фунтов шесть. А скорее — все восемь. Особенной опасности, конечно, не представляет, но все же — как знать, как знать… Не угадаешь. В море никакая предосторожность лишней не бывает, и, как гласит им самим придуманная поговорка, одним узлом больше — одной докукой меньше.