Забрать любовь - Пиколт Джоди

— Что случилось? — встревожилась Астрид. — Ты меня не слушаешь.

— Ничего не случилось, — ответил Николас.

Но что в самом деле случилось с рисовальными принадлежностями Пейдж? Когда они жили в квартире, он шагу не мог ступить, чтобы не споткнуться о коробку с аэрозолями или не раздавить упаковку угольных карандашей. Но уже много лет, как Пейдж не рисует. Когда-то он возмущался тем, что ее рисунки часто сохнут на карнизе в ванной. И он любил тайком наблюдать за ней, восхищаясь тем, как ее пальцы летают над бумагой, выманивая образы из их тайных убежищ.

Астрид протянула ему второй снимок.

— Я подумала, что тебе это тоже может понравиться.

Сначала он не видел ничего, кроме тусклого блеска влажной фотобумаги. И вдруг он понял, что смотрит на Пейдж.

Она сидела за столиком и смотрела куда-то влево от объектива. Фотография была черно-белой, но Николас отчетливо видел цвет ее волос. Всякий раз, когда он представлял себе Кембридж, весь город приобретал оттенок ее волос — насыщенный и глубокий цвет поколений.

— Как ты это сделала? — прошептал он.

На этом снимке волосы Пейдж были гораздо короче, чем когда она много лет назад познакомилась с Астрид. Эта фотография была сделана совсем недавно.

— Я увидела ее в Бостоне и не удержалась. Я сфотографировала ее телескопическим объективом. Она меня не заметила. — Астрид подошла поближе и коснулась пальцем фотографии. — У Макса ее глаза.

Николас не понимал, как он сам этого не заметил. Это было совершенно очевидно. И дело было не в форме и не в цвете, а в их выражении. Как и Макс, Пейдж смотрела на что-то недоступное зрению Николаса. Ее лицо, как и мордашка Макса, отражало бесконечное удивление, как будто она только что узнала, что ей придется задержаться и побыть в этом мире еще какое-то время.

— Да, — кивнула Астрид, кладя фотографию Макса рядом с фотографией Пейдж. — У него мамины глаза.

— Хочется верить, что он больше ничего от нее не унаследовал, — отворачиваясь, буркнул Николас.

Глава 27

Пейдж

Ферма «Перекати-поле» на самом деле оказалась вовсе не фермой. Это была часть большого комплекса под названием «Конюшни Пегаса», и с дороги, кроме соответствующего указателя, вообще ничего не было видно. Но когда я припарковала машину и зашагала мимо ленивых ручьев и огороженных пастбищ с гарцующими лошадьми, то заметила небольшую вырезанную из клена табличку: «Перекати-поле», владелица Лили Рубенс.

Сегодня утром меня направила сюда женщина, державшая магазин, по потолку которого мчались мамины кони. Мама расписала потолок восемь лет назад, когда впервые появилась в Фарливиле. В качестве оплаты она попросила старое седло и что-то под названием «скользящий повод». По словам хозяйки магазина, Лили была известной личностью в мире конного спорта. Более того, всех, кто хотел освоить искусство верховой езды, она направляла именно в «Перекати-поле».

Я вошла в прохладный полумрак конюшни. Под ногами зашуршала солома. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидела в нескольких дюймах от себя голову лошади, жарко дышавшей мне прямо в ухо. Я прижала руку к сетке, отделявшей ее стойло от прохода. Лошадь заржала, и ее желтые зубы сомкнулись вокруг проволочных звеньев в попытке укусить меня за ладонь. Ее губы коснулись моей кожи, оставив на ней капли зеленой, пахнущей сеном слизи.

— На твоем месте я бы этого не делал, — произнес голос у меня за спиной, и я резко обернулась. — С другой стороны, я — это ты, а ты — это я, и в этом прелесть бытия.

Рядом с тачкой, полной навоза, стоял, опершись на странного вида грабли, паренек лет восемнадцати, никак не больше. На нем была футболка с вылинявшим портретом Ницше, белокурые волосы зачесаны назад.

— Энди любит кусаться, — сообщил паренек, подходя ближе, чтобы погладить нос лошади.

Он исчез так же неожиданно, как и появился, скрывшись за решетчатой дверью соседнего стойла. В конюшне было много лошадей, и все они были разные. Тут была рыжая лошадь, шерсть которой по цвету очень напоминала мои волосы, и гнедой конь с жесткой черной гривой. Я увидела чистокровного белого скакуна, как будто сошедшего со страниц волшебной сказки, и огромную, царственного вида лошадь цвета темной ночи, едва различимую в глубине стойла.

Я прошла через всю конюшню, по пути миновав ловко орудующего вилами парнишку. Он нагружал тачку сеном. Было ясно, что моей мамы здесь нет, и я с облегчением вздохнула. В конце прохода стоял стол, на котором я увидела деревянную шкатулку и (ну надо же, какое совпадение!) настольный календарь с фотографиями Астрид Прескотт, открытый на сегодняшней дате. Я провела кончиками пальцев по туманным очертаниям Килиманджаро, пытаясь понять, почему моя мама не могла поступать так, как всегда поступала мать Николаса: надолго исчезать, но всегда возвращаться. Я со вздохом открыла титульный лист и увидела расписание со списком женских имен: Бриттани, Джейн, Анастасия, Мерлен. Аккуратный почерк, которым были написаны имена, принадлежал маме.