"Windows on the World" - Бегбедер Фредерик

Пророк: – А, ну об этом я давно говорил, и даже писал.

Журналист: – О-ля-ля, мне надо срочно сделать комментарий для «Europe 1».

Узколобый антиамериканист: – Вот что выходит, когда хотят править всем миром.

Фаталист: – Рано или поздно это должно было случиться.

Минуты шли, а мы все смотрели и смотрели, как загипнотизированные, на одну и ту же повторяющуюся картинку: рейсовый самолет врезается прямо в башню (он не пытался ее обогнуть, он целил в нее, словно его притягивало магнитом, и башня заглатывала его, изрыгнув оранжево-черный огненный шар), шутки иссякли, лица вытянулись, люди садились, звонили сотовые, под глазами залегали тени. Громада трагедии постепенно наваливалась на наши плечи. Мы все горбились. Короче, когда третий самолет упал на Пентагон, уже никто ничего не говорил. Ни хрена себе, небо буквально обрушилось им на голову. Остальное вы знаете: когда обвалилась Южная башня, а за ней, в 16.30 по французскому времени, Северная, вокруг царило всепланетное отчаяние. Я был бледен как мел, не помню, попрощался я с Франсуазой Верни, спускаясь по лестнице, или нет. Домой я пошел пешком. В какой-то момент, на улице Сент-Андре-дэз-Ар, зазвонил телефон. Это был Эрик Лорран, коллега-романист, печатающийся в издательстве «Минюи»; он как раз закончил книгу, действие которой происходило в Соединенных Штатах («Руками не трогать», не слушайтесь заглавия, очень советую почитать). Он сидел без работы и хотел предложить свои услуги в литературной передаче. Уж не знаю почему, но он был не в курсе.

– Прости, Эрик, мне как-то не по себе, ну… Сегодня такой странный день…

– Да? а что случилось? Ты не в порядке?

– Э, ну, обрушились обе башни Всемирного торгового центра, всюду эти самолеты, как снег на голову, Пентагон горит, и все такое…

– Нет, кроме шуток, я серьезно, если есть работа, я бы пошел, я сейчас на жуткой мели.

Он никак не мог мне поверить и был прав. У меня всегда была эта проблема: мне не верили, что бы я ни делал, даже когда я говорил правду. Все потому, что я сколотил состояние, критикуя богачей. Я выглядел циником, который без конца издевается над цинизмом. Даже когда я говорил «Я люблю тебя», мне никогда не верили. Следующий звонок – дочери, я только хочу узнать, где она находится. Хлоя недоступна, мама выключила ее мобильник. Пришлось ждать добрых полчаса, прежде чем мне перезвонила няня: малышка ходила в кукольный театр и смотрела «Трех поросят». Мне повезло: в тот день никакой «боинг» не врезался в Люксембургский сад. По телефону Хлоя рассказала мне о спектакле:

– Это история про волка, он хотел съесть поросят, но они спрятались в каменный домик, и волк их не съел.

Я подумал, что зря мы с пеленок забиваем детям голову всем этим враньем.

Странно, почему это не пришло в голову никому из авангардных музыкантов. Даже Джону Кейджу? А ведь у него такое говорящее имя.[48] Мы слушаем концерт для кашля в прозрачной клетке. Я вспоминаю путешествие на остров Реюньон, мы с Мэри возили детей посмотреть на действующий вулкан. Выбросы серы, удушающая жара, Джерри и Дэвид кашляют и плюются; теперь мне казалось, что я очутился там снова. Всемирный торговый центр – это извергающийся вулкан. Когда мы вернулись обратно в «Windows on the World» (107-й этаж), я видел только одно решение проблемы: заткнуть все входы и выходы нашими рубашками и куртками, закрыть противопожарную дверь, затянуть все отверстия мокрыми салфетками, поставить перевернутые столы перед вентиляционными решетками и ждать спасателей. В ресторане с северо-восточной стороны (где меньше дыма) сбились в кучу клиенты из Risk Water Group. Кое-кто, вскарабкавшись на колонны, высовывает голову в окно. Там еще есть место для трех, может, четырех человек, если потесниться и встать друг другу на плечи. Я залезаю на стол и поднимаю Джерри и Дэвида, чтобы они по очереди подышали свежим воздухом. В главном зале и перед стойкой бара дым лежит на земле, словно водоносный пласт.

Люди начинают понимать, что попали в ловушку. Администраторшу и шеф-повара донимают вопросами. Что говорится в планах эвакуации? У вас нет плана здания? Им приходилось чуть ли не с кулаками объяснять, что они сидят в том же дерьме, что и мы. Толстуха-официантка, пуэрториканка по имени Лурдес, помогает мне подносить детей к окну.

– Не волнуйтесь, – говорит она, – нас обязательно спасут. Я была здесь, когда в феврале 93-го взорвалась бомба. Слышите полицейские вертолеты?

– Но как вы хотите чтобы они нас вытащили? Это слишком опасно, они не могут подлететь к фасаду!

– Well, в 93-м они довольно много народу эвакуировали через крышу.

– Damn it! You're right! Gimme a hug![49]

Я обнимаю ее и забираю мальчишек.

– Идемте со мной, Лурдес.

Оказывается, мы пошли не в ту сторону: чем пытаться спуститься, надо было подниматься! Пошли, ребята, игра продолжается: все на крышу!

И мы вчетвером вновь устремляемся к задымленным лестницам. Джерри и Дэвид, взбодрившись от свежего воздуха, играют в Битлджуса, размахивая своими салфетками. Но чернокожий охранник не дает нам выйти на лестницу.

– Невозможно, там все полыхает.

– И нет никакого другого способа попасть на крышу?

– Энтони, – говорит Лурдес, – remember 93! We've got to get to the roof.[50] Они наверняка будут снимать нас вертолетами с крыши, может, они нас уже ждут!

Энтони размышляет. У него на руке ожог второй степени, но он размышляет. Рубашка в лохмотьях, но он размышляет. И я даже знаю, о чем он думает: дело пропащее, но нельзя лишать их надежды.

– OK, follow me.[51]

Мы идем за ним следом по лабиринту кухонь и офисов самого высокого в мире ресторана. Он огибает смертоносные лестничные клетки, пересекает коридоры, заставленные ящиками с французским вином, и велит нам карабкаться по железной лесенке. Джерри и Дэвид веселятся как сумасшедшие. Со своими белыми салфетками на лицах они похожи не то на бандитов с большой дороги, не то на двух маленьких украинских селяночек. Мы добираемся до 108-го этажа. Не нам одним пришла в голову эта мысль. Скоро нас уже человек двадцать, мы все ищем выход на крышу. Я как одержимый набираю на телефоне 911, чтобы предупредить спасателей. Джерри спрашивает, почему я все время пишу на дисплее телефона сегодняшнее число: 911, 911, 911. Nine Eleven.

– Это совпадение, милый. Просто совпадение.

– А совопадение это что такое? – спрашивает Дэвид.

– Это когда похожие вещи случаются одновременно и все считают, что это нарочно, а на самом деле не нарочно, это называется совпадение, да, папа? – говорит Джерри.

– Да, верно. Это чистая случайность, но легковерные люди считают, что это тайные знаки. Например, вот как сейчас, какой-нибудь простак мог подумать, что это шифровка – то, что сегодняшняя дата совпадает с номером полицейской службы спасения. Что кто-то пытался нас предупредить. Но это, конечно, фигня собачья, просто совпадение.

– А «фигня собачья» – это грубо? – спрашивает Дэвид.

– Да, – отвечает Джерри.

– Тогда нехорошо говорить «фигня собачья», папа.

В «Небе Парижа» памятки на случай пожара остались теми же, что и до Одиннадцатого сентября: спускаться по лестницам, сохраняя спокойствие и порядок. А если лестницы разрушены, задымлены, раскалены добела, превращены в печку? Э-э, ну тогда послушно ждать смерти от ожога, удушья или завала. Отлично, спасибо. Проходы на крышу всегда закрыты, чтобы никакой придурок не полез туда ночью с пьяных глаз. Такое уже бывало: однажды, несколько лет назад, целые банды бродяг устроили гулянку на крыше башни. С тех пор здесь устанавливают наблюдение за всяким мало-мальски подвыпившим юнцом.

– В любом случае, – заявил мне один из охранников, – если «боинг-747» врежется в башню «Монпарнас», она сразу развалится пополам, так что вопрос отпадает.

Это обнадеживает. Чтобы отвлечься, я обдумываю важную семантическую проблему: каким глаголом передать, что самолет врезается в здание? «Приземлиться» не подходит, потому что он не касается земли (в английском та же проблема: go to land предполагает наличие земли под колесами шасси). Я предлагаю: «призданиться». Например: «Дамы и господа, – говорит командир экипажа. – Мы приближаемся к пункту назначения и скоро призданимся в Париже. Пожалуйста, верните столики в исходное положение, поднимите спинки кресел и пристегните ремни. Спасибо. Мы надеемся, что ваше путешествие с компанией „Эр Франс“ было приятным, и сожалеем, что больше не увидим вас ни на борту нашего самолета, ни в любом другом месте. Приготовьтесь к жесткой посадке».

Тем не менее днем на крышу выйти можно. В отличие от Северной башни Всемирного торгового центра, в башне «Монпарнас» туда водят посетителей за 8 евро. Можно подняться на лифте на 56-й этаж в компании нескольких японцев в черных костюмах и усатого охранника в темно-синем блейзере с золотыми пуговицами. (Меня в детстве тоже так одевали – жесткие фланелевые брюки и капитанская куртка, и я строил такие же свирепые рожи.) На 56-м этаже вы попадаете на небольшую выставку, посвященную Парижу, и уже можете любоваться панорамой. Мой взгляд устремляется через стекло на кладбище Монпарнас, я ищу глазами могилу Бодлера, белый камешек в каменном саду. Слева – Люксембургский сад, моя ушедшая юность, которую я пытаюсь продлить, не меняя квартиру, как будто пребывание в одной точке пространства может остановить ход времени. Я уже не молодой, я именно стационарный. В унылом кафетерии («Бельведер-кафе») усталым провинциалам предлагают стаканчики с горячими напитками. Чтобы попасть на крышу, надо еще подняться по лестнице, пахнущей жавелевой водой (вспоминается бассейн, галдящие школьники, махровые полотенца и вонючие ноги). Я, отдуваясь, преодолеваю последние ступени; мои усилия вознаграждают надписи с обозначением высоты (201 м, 204 м, 207 м). Металлическая дверь выходит в небо. В решетках ограждения свистит ветер. Отсюда видно, как в Орли взлетают самолеты. В центре бетонной крыши нарисован белый круг, чтобы могли «призданиться» вертолеты. Если бы я захотел, я мог бы что-нибудь сбросить вниз, на голову прохожим. Меня бы арестовали за вандализм, или за покушение на убийство, или за непредумышленное нанесение телесных повреждений, повлекших за собой смерть, или за острую шизофрению, беспричинную истерию, буйное помешательство. Далеко-далеко Сакре-Кёр утопает в розовом тумане. На одном из плакатов даже что-то вроде каламбура: «Виды на Париж». Я тоже так умею: меня зовут Фредерик Бельведер. Я спускаюсь обратно в «Небо Парижа». Похожий ресторан есть в Берлине, на вершине телебашни на Александерплац, к тому же он вращается вокруг своей оси, словно музыкальный диск. В 70-х годах весь продвинутый мир непременно хотел обедать в небоскребах, питаться в стратосфере, закусить на высоте было высшим шиком, уж не знаю почему. На этаже с «панорамой» есть кинозал, там показывают старый фильм: виды Парижа с воздуха под унылые звуки флейты. Пленку заедает. Люди в анораках бродят туда-сюда и умирают от скуки. Влюбленная парочка запыхалась, но непременно хочет поцеловаться. Какой-то ребенок зевает; я следую его примеру; впрочем, быть может, это я и есть.