"Windows on the World" - Бегбедер Фредерик

9 час. 17 мин

Что ты несешь, Бегбедер несчастный! Если от 37 до 50 человек бросились в пустоту с высоты Северной башни, то просто потому, что не могли иначе, их толкало удушье, боль, инстинкт самосохранения, просто это не могло быть хуже, чем находиться внутри удушающей жаровни. Они прыгали потому, что снаружи было прохладнее, чем внутри. Знаешь, можно быть специалистом по плавке, но плавиться самому – это немножко другое. Спроси любого пожарного, он тебе объяснит. «Прыгуны» находятся на такой высоте, что не воспринимают опасность. Они в полубессознательном состоянии, у них адреналин зашкаливает, они в такой панике и шоке, что почти впадают в экстаз. Ты прыгаешь с 400-метровой высоты не потому, что ты свободный человек. Ты прыгаешь потому, что ты затравленное животное. И не затем, чтобы остаться человеком, а потому что огонь превратил тебя в зверя. Пустота – не обдуманный выбор. Просто это единственное, на что приятно смотреть сверху, сюда хочется попасть, здесь не полосуют тебе кожу раскаленными добела когтями, не вырывают пылающими клещами глаза. Пустота легка. Пустота – это выход. Пустота приветлива. Пустота протягивает тебе руки.

ОК, Картью, раз уж ты заговорил таким тоном, я лечу в Нью-Йорк. Нет, башня «Монпарнас» – это не третья башня Всемирного торгового центра. Да и все равно моя жизнь тоже начинает напоминать фильм-катастрофу: сегодня утром, в 9.18, моя любовь ушла от меня. Флобер писал: «Я путешествую, чтобы проверить, правда ли мои сны». Я должен проверить, правда ли мой кошмар. Чтобы покончить с собой, я лечу «конкордом». Я помню, что этот сверхзвуковой лайнер, созданный при де Голле в 60-х годах, но торжественно введенный в эксплуатацию при Жискаре д'Эстене в 1976-м, имеет неприятное свойство время от времени падать на дома парижских пригородов. Так что я забронировал билет – люблю рисковать. Я авантюрист, я экстремал. Сколько стоит билет? 6000 евро в один конец, цена одной юбки от Шанель; не так уж дорого за то, чтобы повернуть время вспять. Потому что рейс «Париж–Нью-Йорк» на «конкорде» – это машина времени, придуманная Гербертом Уэллсом: самолет взлетает в 10 часов утра и приземляется в 8 часов утра, то есть до того, как меня бросит Амели. Через три часа я буду в Нью-Йорке, остается два часа.

Настоящее путешествие во времени начинается с холла семидесятых годов. Lounge seventies. Я воображаю, что пишу об Одиннадцатом сентября, но на самом деле я пишу о 70-х: десятилетии, когда возник Всемирный торговый центр, и башня «Монпарнас», и связывающий их «конкорд». Стюардессы в бежевых костюмах с пухлыми коллагеновыми губами, стюарды с загаром из солярия, белые кресла, стены с мягкой обивкой, как в психбольнице, деловые люди, не отрывающиеся от ноутбуков, бизнесвумен, вооружившиеся ручками «Пайлот»: все устаревшее, как в «Космической одиссее-2001». 2001-й был два года назад: мечта Кубрика 70-х годов не осуществилась. Мы не летаем на Луну под вальсы Штрауса; вместо этого «боинги» призданиваются под вопли муэдзинов.

Передо мной, нос к носу, в окне аэропорта Руасси, сверхзвуковой лайнер. Его клюв еще острее моего. Синие надписи «конкорд» напоминают, что эта штуковина – один из главных предметов национальной гордости, исчезающий вид. Недавно у «конкорда» прямо в воздухе отвалился руль. Я вхожу в крохотный салон; VIP-пассажирам приходится наклоняться. После катастрофы в деревушке Гонесс была еще масса технических неполадок: поломки двигателя, износ кабины пилота; 70-е годы постепенно отдают богу душу, и я, быть может, навсегда останусь в них, в моем позабытом детстве. Впрочем, самолет почти пуст. В самом деле, надо быть камикадзе вроде меня, чтобы лезть на борт этой птицы с треугольным крылом. Поскольку удаль моя отнюдь не безгранична, во мне уже пять стопарей «Абсолюта». Я падаю в свое кресло номер 2D. На улице дождь, и я отчаянно трушу, развалясь в стельку пьяный на борту стоящего на земле «конкорда».

Стюардесса: – Месье, к черной икре предлагаем вам шампанское «Круг»…

Я: – Д-да, действительно, не помешает…

Я разочарован: умирать, сидя, как идиот, в теснотище, прямо как в дешевом отеле где-нибудь в северном парижском пригороде. По крайней мере хоть попользуюсь на все сто. К тому же это иранский осетр: исламистская икра!

Нужно быть совершеннейшим болваном, чтобы отвалить шесть штук только за то, чтобы выиграть три часа полета. Интересно, люди, которые придумали эту машину, совсем спятили – или и впрямь верили, что ничтожный выигрыш во времени стоит того, чтобы сжигать лишние тысячи тонн керосина? Кто были эти инженеры 60-х годов? Их потуги выглядят такими несовременными… так отдают XX веком… Белый, гладкий, скоростной, одетый в пластик мир, где треугольные самолеты взирают сверху вниз на часовые пояса… Больше никто в это не верит… Мой лысый сосед читает «Экспресс» и зевает… Всё из того времени, последней эпохи оптимизма… автоответчики… расстройство биоритмов от смены часовых поясов… политические журналы… Тогда было жутко модно жаловаться на «джет-лег», разницу во времени, сейчас никто об этом и не заикается, настолько это старо… Я нагрузился под завязку, и тут «конкорд» взлетает, с чудовищным грохотом и подозрительной вибрацией… Будь я бабой, сел бы верхом на подлокотник и имел бы три оргазма… Я расплющен в кресле, как блин… Рекламный проспект бахвалится: «Статическая тяга каждого двигателя – 17 260 кг»… Интересно, не вывернет ли меня всей моей икрой… «Соотношение тяги с весом самолета в 1,66 выше, чем у „боинга-747“». Ну и лексика, тяни-толкай какой-то… Прошу прощения, мадам стюардесса, по-моему, я сейчас буду метать икру по всей вашей гермокабине… «Подобная сила тяги достигается при помощи классического реактивного двигателя, снабженного системой форсажа: выхлопные газы двигателя нагреваются и их скорость повышается. В результате тяга возрастает на 17 %…» Я все выблевал в бумажный пакет… Когда мы преодолеваем звуковой порог над Атлантикой, мне уже все равно… Жидкокристаллический счетчик напротив меня показывает, что мы летим со скоростью 2 маха… Я рассекаю стратосферу со скоростью 2200 км/ч и, кажется, имею бледный вид… Мне никак не удается стать тем рисковым и удачливым субъектом с билетом на чужое место, о котором мечтали изобретатели (в то время, наверно, усатые) «конкорда»… Может, я просто пьян, но меня умиляет их торопливость… раз уж американцы скачут по Луне, надо придумать что-то другое… Французы как дети… Они были взрослые, серьезные научные работники, специалисты по аэронавтике; и при этом мальчишки, младенцы, игравшиеся с новой погремушкой.

Стоя на вершине искусственной скалы, влюбленные взялись за руки.

– Всегда терпеть не могла вторники. Неделя еще только начинается, но не по-честному, как в понедельник, – говорит блондинка от Ральфа Лорена.

– Черт, хреново, что нельзя отсюда выбраться, – говорит брюнет от Кеннета Коула. – У тебя не найдется пары таблеток эдвила?

– Не-а, я приняла последние, когда наглоталась дыма от паласа, – говорит блондинка от Ральфа Лорена. – Очень горло драло.

Из кондиционеров в конференц-зал извергалось дымное облако. От паласа дым поднимался сперва тонкими спиралями, а потом вставал вдоль стен тремя толстыми столбами, словно туман над болотом или блуждающие огни, нарисованные каким-нибудь итальянским декоратором.

– Как подумаешь, что ты так и не увидишь мой домашний кинотеатр: плазменная панель размером с Верхнее озеро, – говорит брюнет от Кеннета Коула.

– Too bad…[77] Только не надо падать духом, сейчас явятся пожарные, это дело каких-нибудь минут, – говорит блондинка от Ральфа Лорена.

– Святой Джордж Сорос, помолись за нас! – говорит брюнет от Кеннета Коула.

– О Тед Тернер, приди на помощь! – говорит блондинка от Ральфа Лорена.

Они прыскают, но смех переходит в приступ кашля. А может, это с самого начала был кашель.

– Знаешь, в чем разница между Майкрософтом и «Парком юрского периода»? – спрашивает брюнет от Кеннета Коула.

– Нет, но чувствую, это опять что-то очень умное, – говорит блондинка от Ральфа Лорена.

– Первое – это парк динозавров, где они пожирают друг друга. А второе – это фильм.

Теперь она действительно хохочет. Брюнет от Кеннета Коула заходится в приступе смеха. Он не может остановиться, собственная шутка душит его, он багровеет. Блондинка тоже закатывается; оба тонут, захлебываются, обессиленные нервным смехом. Если уж задыхаться, так хоть от смеха. Но они берут себя в руки. Блондинка снимает пиджак. Полосатая блузка полурасстегнута. На груди висит тонкая золотая цепочка с маленьким сердечком. По ту сторону окон – объятая пламенем Америка.

– Ты дозвонилась матери? – спрашивает брюнет от Кеннета Коула.

– Нет, – говорит блондинка от Ральфа Лорена. – Оно и к лучшему. Нечего попусту ее беспокоить. Либо мы отсюда выберемся, тогда я позвоню, либо не выберемся, тогда не позвоню. Что ты хочешь, чтобы я ей сказала?