Каменный мост - Терехов Александр Михайлович

– Вы избегали меня.

– Я думал… Я много что представлял… Но думал, вы меня обязательно оттолкнете, и потом будет болеть. Да и я вам ничего не могу дать. Даже денег. Я не умею – ни мужем, ни любовником, ни другом. А если не пробовать, то не заболит, останется неизвестность – вдруг могло бы.

– Вы все время говорите: боль, боль… Но ведь и какие-то другие ощущения, – слабо и скучно ответила она, не сводя с меня глаз. – Что с Александром Наумовичем?

– Не знаю. А что с ним? А, он ложится на операцию, вырежут полип из кишки. Про Гольцмана я… чтоб вытащить вас из дома. А на самом деле… С собой телефон? Алексей Алексеевич Овсяников. Скажи: по моему заданию ищешь могилу Оли Вознесенской, чтобы сфотографировать. Скажи: прямо сейчас на кладбище, стоишь у крематория, у центрального входа, куда дальше? Не давай опомниться, ты уже идешь, говори на ходу, пусть услышит сбивчивое дыхание… – Нужен девичий будоражащий голос, его порадует – девушка знает о его любви, прошел месяц с нашего разговора, столько воспоминаний, поднялось облако от моих копыт и накрыло его с головой, незнакомой девушке Овсяников не откажет. – Но тебе нужна не могила, хрен бы с ней… Как-то надо втиснуть вопрос: с кем Вознесенская дружила? Хотя бы одного живого, но не только имя, кем работает, где живет… Быстро, быстро говори, и самое главное: в твоем голосе должна быть слепая сила, ты не видишь его, но уверена, что он не сможет тебе не ответить – давай!

Мария отошла, приложив телефон к голове, словно грея ладонью ухо – надуло и ухо болит, а я озирался и по-волчьи щерился на могилы: нет, к этому невозможно подготовиться. Даже к старости. Даже к презрению молодых. Я, боясь, оглянулся: слушает, записывает! И волновался, как на свидании, когда ждешь незнакомую, и только голос, и думаешь про каждую: она? Только не она! Пускай вот эта! – и она десятки раз поменяет облик и только потом… Только не тот мрамор. Не та провисшая проволочная ограда.

– Есть?

– Она дружила с Хол-мян-ским. Вместе отдыхали. Зовут Александр. Драматург. Больше никого не назвал.

– Выбрал самого безвредного. Того, чья память играет за него.

– Ольга лежит рядом с отцом и бабушкой. За могилой ухаживает вторая жена отца. Какое-то имя… Невнятно сказал: Элина… Или Э-велина. Ключи от ограды только у нее. Никому не дает. По центральной аллее до крематория. Дальше направо по основной дороге идти примерно две минуты до колонки с водой. Там бетонный круг, от него налево аллея, идти по ней, и справа в метрах сорока-пятидесяти от поворота три могилы Вознесенских. Ольга – средняя. На каждой могиле отдельный памятник. У Оли была бронзовая роза. Ее уже дважды спиливали, – она все пыталась увлечь меня на поиск, идемте, доскажу на ходу…

– Не обижайтесь. Дальше я один.

Я четыре раза пропахал «правую сторону», и вглубь и вкось, думая: спиливают розу, ведь не лень ночью на кладбище пилить во тьме – сколько силы дремлет в народе. Нет. И побрел назад.

Может быть, я свернул у кирпичного круга, а есть еще поближе – бетонный? Ввели в заблуждение «две минуты идти»: Овсяников медленно ходит, и – они стояли рядом, три камня – Маргарита Михайловна ВОЗНЕСЕНСКАЯ 1907–1984 (и еще муж с братом), ПЕТР ПЕТРОВИЧ ВОЗНЕСЕНСКИЙ 1927–1995, ОЛЬГА ВОЗНЕСЕНСКАЯ 1953 (невнятно выбито, «53» как «55») – 1975; два, что посвежей (когда хоронили отца, подновили камень и дочери) с православными крестами. Гвоздики, верба, елочные лапы, все выложено узорами, на могиле Ольги – мелкие голубые цветы, в большом порядке, хотя большой порядок не всегда свидетельствует о большом сердце или большой любви, – отыскать бы эти памятливые и верные руки.

– Натэлла Трофимовна Вознесенская. Могила записана на нее.

Наверное, дочь офицера. Послевоенные офицеры причудливо называли дочерей: трофейные фильмы, трофейные зажигалки, жажда счастья, выбежать из судьбы…

– Телефон не дам, – регистратор Ваганьково пять сот не взяла, она узнала меня и задумалась о смертельных неприятностях, доставляемых неприметными прохожими. На! – тысячу рублей. – Могу только позвонить при вас.

И набрала, но Трофимовны не оказалось дома, ее сожительнице продиктовали мой телефон, и я знал: не позвонит – да и я бы не позвонил.

…Так неожиданно, что я испугался: а? – за рукав, незнакомое существо!

– Вот, – Мария подстерегла и протянула два ключа на проволочном колечке и записанный адрес. – Будет надо – живите, сколько хотите, у меня. Просто так, – даже не засмеялась, ей не стало смешно, дескать – не за это, а всего лишь немного тепла, то есть: отдашь все, а потом и еще; топталась рядом, настроилась «вместе к метро».

– Прости. Но после осмотра могил мне надо остаться одному. Осмыслить. Прощайте! – Я свернул в кусты, порасстегивался и с наслаждением наконец-то отлил под бетонный забор с надписью «Единая Россия – сильная Россия». Холмянский, я взял след. И побежал, оставалось мало времени, деревья и погоды выветривались, испарялись из глаз и теряли смысл, куда им деться, и цены, завтраки, бывалость зубной щетки и глухонемые разговоры с банкоматом.

В преждевременных воспоминаниях, не обеспеченных золотым запасом лауреатских медалей из коробочек с бархатным, словно запыленным нутром, Холмянского А. поминали «надеждой русской драматургии» с оттенком «а не сбылось», канул в Штаты; в Интернете нашлась почта [email protected] и фото похмельного малого в вязаной шапке на фоне рекламы стирального порошка – я написал и через две минуты получил извещение: адреса не существует; две недели я нюхал звонками воздух: где? – вдруг Холмянский нашелся в Москве – мыл золото на телевизионных приисках – и назначил встречу у кафе «Делифранс» на Маяковке; я полчаса ждал на солнышке, наблюдая, как два придурковатых панка раздавали купоны на посещение новой кофейни:

– Вторая чашка бесплатно!

Я все ждал молодого – почему? – потому, что Ольга умерла молодой – нет, ждал такого, как я, и ошибочно опознал седого волнующегося типа с хорошим загаром, стоявшего у музыкальных афиш, глянул на часы – ровно:

– Вы Холмянский?

– Нет.

И сразу – Холмянский подошел, высокий, метр девяносто, вялоязыкий, вялощекий, весь словно сшит из подушки, узкоплечий мальчишка в свитерке и светлых брюках, заспанные глазки за очками, безмятежность идиота – рассеянный, несуетливый, меланхоличный – хотел бы я зайти далеко за полтинник вот таким – вялая ладонь, словно порок сердца; мы опустились за крохотный столик, Холмянский набил трубку, официант в длинном переднике оценил мой вид и мрачно попросил:

– Сразу расплатитесь, пожалуйста.

Я в ловецком угаре заказал кока-колу со льдом и три пирожных «картошка», Холмянский смотрел в сторону, типа особо нечего рассказать (ну и я подготовился: малый пожил в Америке, научился упрощать прошлое до легкоусвояемых антисоветских продуктов, да еще из чернильного сословия – эти молодцы мешают правду с сочинениями по «поводу», сами не отличая, где что):

– Я знал Олю класса с восьмого, она жила рядом. Ее дом стал клубом – встречались каждый день, Оля была центром, с ее смертью компания распалась. Это лучшее, что было в моей жизни. Кто еще? Три красавицы подруги: Оля Бирюкова, Мария Котова – самая красивая, такая рыжеватая, Оля, я, один такой… мальчик Рашид, еще один мальчик Алик, полный такой, – он улыбнулся: полнота в затянувшемся детстве, ясное дело, представляется комичной. – Кто-то еще.

– Опишите Вознесенскую.

– Не красавица, надо приглядеться, чтобы оценить. Нос уточкой, высокая, худая, русые волосы, довольно слабые, зачесывала назад и закалывала пучком. Похожа на Кейт Бланшетт. На английскую аристократку. Деловая, хорошо одета, не опаздывала. Замечательно знала английский. В то время иностранный язык был чем-то большим, чем сейчас… Оля была среди нас заводилой, ее легко представить в роли хозяйки салона. Никто не предполагал, что она способна покончить с собой. Вспомнил ее прозвище: Родя.

– Как проводили время?

– Читали иностранную литературу, слушали пластинки рок-музыки, Севу Новгородцева – знаете такого? – по японскому приемнику. Мы знали, что живем за железным занавесом, что снаружи есть мир и мы его лишены. И говорили в основном о том, как выжить в этой стране, сохранить порядочность и не погибнуть.

– А что, была такая проблема? Кругом гибли люди?

Клиент неприязненно пошевелился.

– Ну, когда мы пошли в институты, началось: об этом можно писать, об этом нет… Мы не могли с этим смириться! И не надевали комсомольские значки вне института! Девочки пошли в иняз, чтобы выучиться и уехать, Рашид устроился в МИД… Мы стремились именно к духовной свободе, не материальной! Тогда все стоило копейки! Мы срывались и ехали путешествовать, как делали герои любимых западных романов. Бросаемся на вокзал, даем проводнице двадцать пять рублей, едем в пустом вагоне, и наутро – мы уже в Киеве. Открыли для себя Прибалтику, уже заграница, помню потрясение: «Слава КПСС» написано не белым по красному, а белым по голубому!