Осада, или Шахматы со смертью - Перес-Реверте Артуро

«Чувствительное». Это слово срывает с губ Тисона горький смешок.

— Ну да… Этот его сплетенный из проволоки бич. Он ведь был при нем. Мы нашли его в подземелье.

— Надо полагать, это братство флагеллантов подало ему идею?

— Он ведь даже не полноценный член общины. В нее принимают лишь людей благородного происхождения. Он был всего лишь служкой, причетником… Помогал на церемониях.

Тисон поднимает голову к небу. Над выщербленными мрачными стенами замка во тьме блещут звезды. Такие же холодные, как его мысли. Никогда еще не соображал я так отчетливо, думает он. Никогда не представлял себе так ясно настоящее и будущее.

— А как он мог предвидеть, куда упадет бомба?

— Он, так сказать, вышколил себя. Развил в себе некое умение. Способность прочувствовать Кадис — совершенно особый город, научившийся сообразовываться с морем, с ветрами, которые он благодаря тому, как выстроен, встречает и направляет. И для него это не просто скопище домов, населенных людьми, но еще и конгломерат воздуха, звуков и беззвучии, температур, разнообразных видов света, многих запахов…

— Стало быть, мы с вами были не так уж не правы.

— Вот именно. И вы это доказали. И, подобно этому человеку, тоже мысленно начертили такую особенную карту города, составленного из всех этих элементов. Города, существующего параллельно со всамделишным. Но — тайным, скрытым от взоров.

Наступает долгое молчание, которое комиссару не хочется прерывать. Но вот наконец Барруль беспокойно пошевелился в полумраке.

— Черт… Чертовски все это сложно, понимаете ли… Я ведь могу лишь воображать. Говорил-то с ним не больше получаса. И вовсе не уверен, что, копаясь в этом…

Тисон останавливает этот поток оправданий движением руки. Довольно нетерпеливым. Сегодня ночью время особенно дорого.

— Вернемся к бомбам. Скажите мне, откуда появляются эти «после» и «до»?

Барруль снова неподвижен. Я могу выдвинуть довольно рискованную гипотезу, произносит он наконец после паузы — на этот раз краткой и задумчивой. Простую идею, никак не подпертую наукой. Когда раздавался гром французских орудий, сложный мир этого химика-мыловара приходил в движение, причем — одновременно в нескольких направлениях. Самых неожиданных. Быть может, вначале он боялся, что в него угодит осколок или картечная пуля. Быть может, он начал появляться там, где взрывались бомбы, наслаждаясь тем, что на сей раз остался невредим. Не исключаю, что на второй, на третий раз вместо облегчения он стал испытывать другие чувства…

— Желание рискнуть? Подставить себя под выстрел?

— Да. Возможно, он стал находить удовольствие в том, чтобы оказываться в очаге поражения, в точке, где обрывается траектория бомбы. В опасном месте. Инстинкт и чувственность гнали его туда и заставляли…

— Совершать убийства.

— Да. Почему бы и нет? Посудите сами: забрать человеческую жизнь, которую пощадила бомба. Исправить ошибку, допущенную наукой. Благодаря своей страсти к точности возместить несовершенство техники. С тем чтобы гибель человека совпадала с разрывом фанаты. Совпадала с абсолютной точностью.

— Но как он научился предвидеть разрыв?

Вспышка маячного огня снизу подсвечивает гримасу на лошадином лице Барруля. Почти улыбку.

— Так же, как в известной степени и вы. Одержимость в сочетании с до крайности обостренной чувствительностью способна порождать чудовищ… Эта способность — одно из них. Я делаю вывод, что это никакая не случайность и что он всеми силами души страстно желал знать — совершенно точно, — куда упадут следующие снаряды. Бросая вызов лживому выблядку неведения.

— И тогда он принялся думать?

Комиссар замечает, что Барруль смотрит на него с интересом и так, словно удивлен его отгадкой.

— Да, вот именно. Ну или это мне так кажется. Что он с тех пор только тем и занимался — думал и думал. И что его болезненный ум, его чувствительность с холодной и безошибочной расчетливостью довершили дело. И обратились в жестокость, которую я бы назвал…

— Технической?

Комиссар ловит себя на том, что произнес это слово, как тот, кто знает, о чем говорит. Профессор, впрочем, не обратил на это внимания. Он слишком увлечен ходом собственной мысли.

— Полагаю, что так… Технической, безличной — называйте как хотите… Он восстанавливал свои права на Вселенную, понимаете?

— Чего ж не понять.

Тисон и в самом деле понимает. Произошло это сравнительно недавно. Расстояния сокращаются удивительным образом, думает он. Удивительным и даже пугающим. Как там сказал профессор? Ах да, вспомнил! Бунтарство. Застарелая обида. Мировоззрение должно совпасть с истиной Природы. Условие человеческого бытия — с условием существования Вселенной. Муравьи под подошвой сапога некоего жестокого бога, равнодушного ко всему. Карающая десница. Бич из плетеной проволоки.

— Он думал, что упорядочит хаос, — говорит между тем Барруль, — тем, что сведет страдание к простым законам природы. В совершенстве зная Кадис, он видел там и сям никому, кроме него самого, не видимые, особо чувствительные… точки ли… узлы… Допускаю, что не последнюю роль в этом сыграло его профессиональное обоняние, позволявшее ему по-особенному воспринимать воздух, запахи… Но я спрашиваю себя: а что, если эти точки становились целями для французских бомб под воздействием, например, направления ветров и их схождения? И он — точно так же, как и вы впоследствии — изучил, обследовал зоны поражения, места разрывов. И создал умопостигаемую карту города и на ней отметил эти места и определил вероятности. И раскрасил ее мысленно в разные цвета, обозначавшие большую или меньшую вероятность… И благодаря математическому складу своего ума он сумел проанализировать эту территорию и увидеть кривые, параболы, траектории. Определить пустоты, которые должны быть заполнены. И когда дошел до этого, назад ему дороги уже не было. Ибо это не случайность, но — вероятность. Это — чистая математика. Все выверено безошибочно…

— Да нет, не все, — с каким-то извращенным удовольствием говорит Тисон. — Один раз он все же ошибся. На улицу Лаурель после убийства так ни одной бомбы и не упало.

— Это только подтверждает нашу теорию. Ему положена определенная квота ошибок Имеет он право на допустимую погрешность? А? Как вам кажется?

Тисон не отвечает и на этот раз. Он вспоминает свою собственную растерянность. Свое бесплодное ожидание и искушение все послать к черту. И собственные промахи за шахматной доской. Всю цепочку ошибок. Включая последнюю — ферзевой гамбит.

— Да, — продолжает Барруль, — он убивал там, в тех пустотах, которые ожидали своей бомбы. И тщился уже не исправлять несовершенства науки или техники. И даже не заполнять чужим страданием пустоту, оставшуюся после смерти дочери… Нет. Ему желательно было снова и снова подтвердить, что он, убогий ремесленник, сумел вознестись на высоты познания.

— Отсюда и вызывающее поведение.

— Думаю, да. Он знал, что за ним гонятся по пятам, и принял правила игры. Потому и выжидал столько времени, прежде чем совершить новое убийство. Подстерегал добычу. И, когда счел, что готов, решил обмануть ваши ожидания. Он так и сделал, но промедлил буквально на несколько минут.

Хохот комиссара — столь же зловещий, как и окружающий его пейзаж — гулко разносится в черных стенах замка.

— Да, если бы Кадальсо не приспичило… Случай!

— Именно так. Мыловар среди прочих вероятностей не учел эту.

Оба замолкают. Воздух по-прежнему неподвижен — ни малейшего дуновения. В черную бархатную подушечку неба воткнуты булавки звезд.

— Я убежден, — говорит Барруль спустя несколько минут, — что он, убивая, даже не испытывал удовольствия.

— Это возможно.

Слышатся шаги. Приблизившись со стороны улицы, возникают в проломе стены две тени. Одна — громоздкая, объемистая — выступает вперед, четче вырисовываясь в полумраке. Тисон узнает Кадальсо.

— Мы здесь, сеньор комиссар.

— Одни пришли?

— Как вы приказали.

Тисон оборачивается к Баррулю:

— Теперь, профессор, я попрошу вас удалиться… Я вам очень благодарен. Но теперь вы должны уйти.

Тот смотрит на него тревожно и пытливо. Снова в стеклах очков вспыхивает двойной отблеск фонаря.

— А кто этот второй?

Тисон, помедлив секунду и словно решив: «Да что уж теперь!» — отвечает:

— Отец последней из убитых девушек.

Барруль отшатывается, словно хочет спрятаться в темноте. Увеличить дистанцию меж собой и новоприбывшими. Конь на доске, думает полицейский. Отпрыгивает с опасной клетки.

— Что вы затеяли?

Это вопрос — из разряда тех, которым лучше оставаться без ответа. И Тисон не снисходит до него. Он так спокоен, что, несмотря на душную ночь, чувствует холод своих рук.