Лондон, любовь моя - Муркок Майкл

в Холборн к Семи Сестрам унд дайн дес меншен антлиц дайн дес меншен глидер унд зайн атем айнциэнд дурх ди пфорте дер гебурт

К тому времени, как она добралась до «Олимпии», опять показалось солнце, принеся неожиданное тепло застывшим ветвям редких деревьев, растущих у края железной дороги, и, переходя Хаммерсмит-роуд в направлении Норт-Энд-роуд, Мэри вдохнула полный глоток зимнего воздуха.

Постепенно маленькие магазинчики, обслуживающие более состоятельных жителей Западного Кенсингтона, уступили место овощным лавкам, уличным лоткам и киоскам, торгующим дешевыми электротоварами или скобяными изделиями, хозяевами которых были недавние иммигранты. Наконец она повернула туда, где витрины нескольких магазинов взывали к молодящимся представителям среднего класса, и медленно прошлась мимо прилавков с бижутерией и безделушками, расположенных вокруг Стар-роуд, где почти сто лет царила такая нищета, какой не мог предвидеть никто из строителей этого квартала. Только теперь эти кирпичные виллы начали приобретать внешнюю респектабельность.

Перед тем как отправиться домой, Мэри по привычке зашла в церковь Святого Андрея, расположенную на том месте, где Стар-роуд переходит в Грейхаунд-роуд. Она полюбила эту церковь девятнадцатого века, потому что строители, сознательно пытаясь придать ей вид сельской церкви, воздвигли в результате что-то совершенно грандиозное. У церкви была чудесная резная паперть, красивый шпиль, и само здание было исполнено спокойного достоинства.

В полутьме, среди дубовых скамеек и витражей, Мэри преклонила колени в молитве. Господи, не дай мне согрешить. Не лишай меня своего дара, но и не порабощай меня той силой, которой Ты наделил меня по своему разумению. Когда придет срок, дай мне понять, чего Ты хочешь от меня. Господи, я молюсь за упокой души моего мужа Патрика Амброуза Газали и за упокой душ всех тех несчастных, кто погиб и продолжает гибнуть в этих ужасных войнах! И, пожалуйста, помоги Джозефу Киссу принять наконец решение, потому что я уверена, Ты согласишься, пора ему опять жениться. Он чувствует себя таким несчастным. Благодарю Тебя. Аминь. Она плохо знала формальную сторону церкви и в свои молитвы вплетала то, что придет в голову. Мысль о посещении службы ее ужасала, и викария она старалась обходить стороной.

Напевая под нос, Мэри Газали вышла из прохладной церковной тени, перешла через Грейхаунд-роуд и оказалась среди огромных красных многоквартирных домов, окружавших довольно запущенный теннисный корт, цветочные клумбы и лиственницы. Она направилась к потертой двери дома под названием «Палгрейв». В вестибюле было так же мрачновато, как в церкви, но не было того же ощущения надежды. Она поздоровалась с миссис Циммерман, которая вечно высовывалась поглазеть, кто идет мимо. Задержала дыхание, чтобы не чувствовать запах пережаренных овощей, спустилась на цокольный этаж и наконец оказалась около черной входной двери своей квартиры. Как обычно, из комнаты, освещенной предвечерним солнцем, тут же прибежали, издавая хорошо знакомые громкие жалобные вопли, оба ее шоколадных сиамских кота и начали, урча, тереться о ноги. Взяв обоих на руки, она принялась качать их, как младенцев, животиками кверху, и они жмурились навстречу ее радостному лицу.

— Здравствуйте, ребятки. Сердитесь на меня? Конечно. Откуда же вам знать, что сегодня четверг?

Качая на руках блаженствующих котов, она прошла в уютную кухню. Странно, но эта квартира не была перестроена в пятидесятых. Здесь все еще стояла изразцовая викторианская плита, на которой любили спать коты. Над плитой размещалась чугунная сушилка, где сейчас висело кое-что из нижнего белья, синий джемпер, пара юбок. Мэри постучала кочергой по задвижке, чтобы прочистить дымоход. Разожгла плиту и, открыв дверцу, увидела знакомую картину «адского пекла». Добавлять кокс было рано. Мэри привыкла к тому, что большая часть ее повседневных забот была связана с плитой. Ей не доводилось пользоваться газовыми горелками. Она сняла пальто и повесила его в высокий шкаф, а потом достала из маленького холодильника, за тщательно выскобленным сосновым кухонным столом в самом дальнем углу от плиты, банку кошачьих консервов. Сиамцы встали на задние лапы, вытянувшись во весь рост, касаясь лапами ее бедер. Весело напевая, Мэри положила корм в две одинаковые пластиковые миски с кошачьими именами. На одной было написано «Габи», в честь Росетти, на другой «Чарли», в честь Суинберна. Она тщательно размяла ложкой кошачью еду.