Билли Батгейт - Доктороу Эдгар Лоренс

Если вы думаете, что бумажные пакеты валяются на тротуарах, в переулках или мусорных ящиках, то на 149-й улице это почему-то было не так, и, чтобы заполучить такой пакет, мне пришлось найти бакалею и потратиться. А потом я завернул горло пакета так, как оно было завернуто у других визитеров, покомкал сам пакет, глубоко вздохнул и, хотя находился всего в квартале от того здания, побежал вприпрыжку — надо же было изобразить спешку, — быстро вспотел; потом через входную дверь попал в темное, пропахшее мочой фойе и поскакал вверх по деревянным ступеням, на которых и ползущего таракана было слышно; я знал, что они окажутся на самом верху, это разумно, и чем выше я поднимался, тем светлее становилось; на верхнем этаже был световой люк, забранный ржавой решеткой, а в конце лестничной площадки — обычная железная дверь с дырками, выбоинами и отломанной ручкой, так что я просто ткнул ее пальцем, она открылась, и я вошел.

Не знаю, что я ожидал увидеть, но передо мной был короткий пустой коридор со щербатым полом и еще одна дверь, новехонькая некрашеная железная дверь с небольшим глазком, и на этот раз от толчка она не открылась; я постучал, отступил на шаг назад, чтобы тот, кто откроет, увидал пакет, и стал ждать. Неужели они не слышат биения моего сердца, которое колотилось громче ударов молота по наковальне, топора по железу, громче топота дюжины фараонов, бегущих на четвертый этаж по деревянной лестнице?

И вдруг дверь щелкнула и открылась на дюйм-другой, так что вскоре я оказался в симпатичной большой комнате с несколькими потрепанными столами, за каждым столом сидел человек и, облизывая большой палец, пересчитывал бумажные карточки или пачки счетов, звонил телефон; а я стоял у конторки, которая была мне по грудь, оглядывая все это, и протягивал пакет, стараясь не замечать парня, который открыл мне дверь и теперь маячил за моей спиной — детина шести футов ростом и с тяжелым дыханием, такие люди храпят во сне; я почувствовал чесночный запах, а имени его я тогда еще не знал, но это был Лулу Розенкранц, рябой, с непомерно большой, лохматой и нестриженой черной головой, маленькими, почти не видными из-под густых бровей глазками, расплющенным носом и синими щеками, каждый чесночный выдох из его глотки обжигал меня, как сноп огня. Мистера Шульца нигде не было видно; к конторке подошел лысый мужчина с резинками на пузырящихся рукавах рубашки, взглянул на меня с любопытством, взял пакет, перевернул его и опустошил. Я помню его взгляд, когда около дюжины упаковок с завернутыми в целлофан пирожными — две штуки в каждой — высыпались на прилавок: он неожиданно побледнел, в глазах появилась тревога, идиотское непонимание, всего на одну секунду, потом он снова перевернул пакет и потряс его, проверяя, не выпадет ли что еще, а затем несколько долгих мгновений смотрел внутрь, пытаясь понять, что за фокус там кроется.

— Что это такое? Что ты, сволочь, принес? — закричал он.

Все бросили работу и замолчали, один или двое встали со своих мест и подошли ближе. За моей спиной задвигался Лулу Розенкранц. Мы все молча смотрели на эти пирожные. А вообще-то я это не специально, я бы пирожные не покупал, если бы нашел пакет на улице, я бы надул его, словно в нем что-то есть, а когда вы надуваете бумажный пакет, вам хочется шлепнуть по нему, стукнуть так, как бьют в музыкальные тарелки, надо взять пакет за горлышко одной рукой и треснуть по донышку другой, а если предположить, что я бы взорвал пакет перед этим вот типом, то кто знает, что мог бы сделать необузданный человек; скорее всего, мне была бы крышка, дюжина людей окружила бы меня, и Лулу Розенкранц трахнул бы меня кулаком по голове, а когда бы я упал, наступил бы мне ногой на спину, чтобы не трепыхался, и порешил бы меня одним выстрелом в затылок; теперь-то я знаю, что когда имеешь дело с этими людьми, лучше не издавать неожиданно громких звуков. Но поскольку, чтобы раздобыть пакет, мне пришлось хоть что-нибудь купить, я выбрал шоколадные пирожные с ванильной глазурью; я люблю такие, может, я подумал, что они похожи на пачки лотерейных купонов и счетов, перетянутых резинками; я смел их с лотка двумя руками и положил на прилавок бакалейщику, я не думал ни о чем, а просто заплатил деньги, прошел по улице, поднялся по лестнице и под взглядом одного из самых жестоких убийц Нью-Йорка пронес пирожные через железную дверь в самый центр лотерейного бизнеса мистера Шульца. И я это сделал столь же уверенно, как когда-то жонглировал, с форсом перекинув фонтанной струей себе за спину, на рельсы Нью-Йоркской железной дороги, апельсин, камешек, два резиновых мячика и яйцо; в то время мне удавалось все, что бы я ни делал, ошибиться я не мог, было в этом что-то для меня загадочное, не знаю почему, но я понимал, какой бы ни была моя жизнь, она хоть чем-то будет связана с мистером Шульцем, и я стал подозревать, что, кажется, обладаю сверхъестественными способностями. Вот так возникает чувство, что ты заколдован, а это означает среди прочего и то, что ты уже себе не хозяин.