В туманном зеркале - Саган Франсуаза

Муна не знала, как назвать ее: мадемуазель Дельрей или Сибилла, и выбрала все-таки имя. Зовет же она по имени Франсуа. Ну что ж, замечательно, все встало на свои места: пьеса, их добрые отношения… но Франсуа почему-то стало до противности скучно. Ему хотелось повеселиться, наделать глупостей, закатиться в какую-нибудь старинную русскую кафешку, пошляться бог знает где. Или пойти потанцевать с Муной в «Берлин» или еще куда-нибудь, но только непременно танго…

– Если говорить начистоту, – начал он решительно, – все проблемы с пьесой мне понятны. Я первый сказал Сибилле, что ее невозможно ни переделать, ни поставить как есть. И если говорить еще откровеннее, то сам обвинил Сибиллу в святотатстве, когда она заговорила о необходимости переделок: просто не могу себе представить, что опять работаю над ней. Думаю, вы меня понимаете?

– Нет. Неужели вы отговорили Сибиллу от переделок? Отговорили, понимая, что это единственное спасение? Ох уж эти интеллектуалы! – вознегодовала Муна. – Несчастные интеллектуалы!

Она утомленно откинулась на спинку кресла, словно главным мучением ее жизни были одержимые и раздираемые противоречиями интеллектуалы.

– Вы вкладываете в это слово раздражение, восхищение или насмешку? – уточнил Франсуа.

– По отношению к вам, дорогой Франсуа, я произношу это слово с безусловным уважением и приязнью… да, с большой, с огромной приязнью… поверьте, с приязнью, с уважением и…

Что-то перехватило Франсуа горло или яростно забурлило в крови, что-то непредсказуемое по своей неистовости. «Что-то, в чем никогда не раскаиваются, – подумал он, – и тем более никогда не объясняют».

– Хватит говорить со мной в таком тоне, – заявил он бесстрастно, но под этим бесстрастием клокотала такая ярость, что Муна невольно отпрянула. Она всерьез испугалась и, защищаясь, даже инстинктивно подняла руку, словно он собирался ее ударить.

«У бедняжки мания преследования, честное слово», – подумал Франсуа. Хотя чувствовал, что секунду назад он не только мог, но и охотно бы ее отколотил. Он сидел раздраженный, пристыженный, но пристыженный не всерьез, чувствуя вину, но не свою. На самом деле он никогда бы не ударил женщину просто потому, что считал это страшной вульгарностью, пусть бы даже мужчина едва дотягивался женщине до подбородка. Между ними воцарилось молчание. Вполне объяснимое, потому что объяснимой была и вспышка, и ее нетрудно было уладить. Только от Муны зависело принять или не принять правду: Франсуа влюблен в Сибиллу, а не в нее, в Муну. И только от Франсуа зависело принять или не принять реакцию Муны, которая могла быть и такой: «Ваши отношения мне совершенно безразличны, меня они не интересуют. Главное – трезвость, здравомыслие и логика». Да, их взаимоотношения с Муной именно таковы, и Муна поняла это раньше него. Франсуа рассмеялся и похлопал Муну по руке. Без снисходительности, но и без нервозности, похлопал и задержал ее руку в своей, и в его ласковом неторопливом прикосновении не было ни малейшей бесцеремонности. Ведь оба они были так чувствительны к нюансам…

– Где бы вы хотели поужинать, Франсуа? – донесся голос Муны из маленькой гостиной вместе со звоном льдинок в стаканах и хлопком пробки: лучшей музыкой для Франсуа, который понял, что всерьез простужен. И, конечно, лечить его некому, разве что бедная Муна за неимением «Бисмарка» предложит ему таблетку!

– Вас все еще мучает жажда?

– Просто мечтаю что-нибудь выпить!

– И это после того, как вам досталось столько воды! Трудно поверить! (Она еще и издевается!) Держите, Франсуа, старое доброе виски. И примите таблетку аспирина. Серьезно, прошу вас. Вы весь красный, а под глазами круги. Примите, сразу станет лучше. А ужинать мы отправимся к «Доминику».

Муна спускалась по лестнице впереди него, мурлыкая «Две гитары», а когда они вышли на улицу, указала ему на темную, блестящую от дождя машину.

– Вы водите, Франсуа?

Франсуа с сомнением оглядел великолепный «Мерседес», устаревший ровно настолько, чтобы казаться еще элегантнее. Длинный, коричнево-вишневый, с сильным и явственным запахом кожи в салоне.

– Таких ракет мне давно не доводилось водить, – сообщил он для очистки совести и сел за руль.

Муна пожала плечиком. Было совершенно очевидно, что в ее глазах дороги, километры, автострады, автосервис и все прочее в том же духе принадлежало и повиновалось мужчинам. Франсуа быстро разобрался во всех рычагах и переключателях, не нашел только рычажка включения фар, и Муна молча зажгла их, как только заметила, что именно он ищет. Машина тронулась с места, Рон-Пуэн и площадь Согласия они пролетели стрелой и ехали уже по бульвару Сен-Жермен – вдоль иссиня-серебристых деревьев. Муна, очарованная Парижем, таяла от восхищения.