Мишахерезада - Веллер Михаил

Мы культурно обедали, затоваривались в магазине вином и ехали за другой перевал к археологиням. Июль и август, пока там сидела при палатках студенческая практика Петрозаводского университета, были лучшим временем работ. На тридцать девчонок был завхоз-алкаш и три существа неясной ориентации среднего рода. Мамка-доцентша блюла свой цветник в страхе перед вензаболеваниями, изнасилованиями и абортами. Она их никуда не пускала под угрозой отчисления, и к ним никого. Ее звали Паула, ей было сорок, она была финнка с лицом обветренной козы и телом заждавшейся принцессы. Нас впервые привез туда завхоз, с которым мы познакомились в кафе. После того, как в первый вечер напоили и соблазнили Паулу, ее режим допускал наше присутствие. На нас был конкурс, мы жили хорошо.

— Что уж теперь скажешь, у самой рыльце в пушку́, — мило снисходила Паула и пила с нами ужасный венгерский ром, шестидесятиградусную смесь веселящего газа с конским возбудителем.

Превзойдя практику, девушки уехали, и Боб-бугор закрыл нам месячные наряды по куску на рыло. Мы отпраздновали это в «Снежинке», чувствуя себя богатыми, но одинокими. Потребность в интиме приняла неожиданный характер: мы посадили за столик к верному семьянину Боре-боксеру подобранную невдалеке девицу с намерением образовать из них счастливую воскресную пару.

Следует заметить, что зверского вида мордоворот-компакт и профессиональный страшила Боря не пил, не курил, не ругался матом и хранил верность далекой однокласснице-жене. Мы признавались друг другу, что это неправдоподобная патология.

Такова верная мужская дружба, что мы уговорили Борю выпить первую в жизни рюмку водки и закурить первую в жизни сигарету.

Сталкивание добродетели в пучину порока происходило поступенчато. Потом усовестили девицу, что грех не поцеловать беззащитного мальчугана. Оглушенный первым в жизни левым засосом, Боря самостоятельно справился со следующей рюмкой.

Через час вбежали какие-то пацаны с тревожными призывами «там вашего убивают». Мы высыпали на улицу и увидели сцену из фильма «Броненосец “Потемкин”».

С десяток местной молодежи жалось спинами к витрине, вид имея покоцанный. Перед ними, как Малюта Скуратов на помосте, как вобравший голову в плечи неандерталец перед козодоями, похаживал растопыренный набыченный Боря и сипло ревел:

— Ну!! Выходи по одному!! Убивать вас буду!!

— Мы милицию вызовем, — позорно пискнули из шеренги, это было неприлично и неправдоподобно.

Из Бориного ответа мы узнали, сколько есть в русском языке глаголов на -л, обозначающих то, что он делал с их милицией.

Мы выступили с мирной инициативой, сказали парням, что этот — точно всех убьет, мы его сами боимся, принесли Борину девицу и повесили ему на шею, а сами загородили парней, чтоб они смылись.

Пьяный Боря клялся нам, что они плохие люди, и лучше их было убить. И вот что я вам скажу. Боксеры понимают жизнь лучше остальных.

В сумерках мы растянулись вдоль улицы попарно с дамами. Они вели нас к своей общаге, а мы проводили с ними вербальную прелюдию к заветным сказкам, по возможности не выпадая из равновесия. Это называется — погулять и поговорить перед тем как, согласно приличиям. Иначе девушка усомнится, что ты уважаешь в ней человека.

Я шел первой парой и услышал сзади шум в темноте. Сзади следующий за мной Славулька-матрос, самый здоровый из нас славяно-норманн, сунул своей девушке бушлат и побежал в хвост колонны. Я подумал и побежал за ним. И прибежал, когда один дал ему по ушам, а другой подсек под колени, и он в секунду укатился.

Секунду я смотрел, что их там двое, и решал, кому и как пинком выбить колено, а кому в кадык перекрыть дыхание. Во вторую секунду мне не сильно, но удивительно точно сразу попали в кончик подбородка, и я улетел в канаву.

В канаве было тепло и мягко, там уже лежала вся бригада. Бригада беспомощно ворочалась и грозно кричала.

Никогда ни до, ни после я не видел, чтобы двое так красиво отоварили семерых. Они догнали, вырубили заднего, и затем остальные подбегали к ним по одному с интервалом, каждый за своей порцией. И поочередно, как с конвейера, улетали в канаву.

Помогая друг другу и падая, суля Кандалакше атомную бомбу и Освенцим, мы долго искали в ночи машину и только назавтра вспомнили, что там были какие-то девушки, которые, видимо, куда-то делись.

И вот я пытаюсь прозреть в сочетании этих событий, в последовательности и взаимодополнении любви, греха и кары, некую логику и справедливость жизни, увязанность всего со всем в гармонию души, а гармония души безусловно существует, иначе с чего бы вы вспоминали с таким удовлетворением не столько преступление, которое приятно, сколько наказание, которое веселит отрадной истинностью.

Мы купались до ледостава, выходили из воды дымящиеся, с затвердевшими телами, крича о закалке на всю жизнь, и как только закрыли аккорд и смотали манатки, у меня прыгнула температура тридцать девять, сопли в стороны, вот и все здоровье, спирт и аспирин, все дело в нервах, брат.

— Ну у вас бригада конечно змеи.

— А ты не ходи в наш садик, очаровашечка.

Это Володя Камирский опять кому-то въехал. Так-то он крут, но сдержан. Зона осмотрительности научила. Одиннадцать лет, только освободился. Высок, жилист, широк в кости. Греческий профиль, синие глаза, разбойничья щетина. Только голос сипит и уши чайником. Как поддаст — так ищет крайнего.

В лагере на монгольской границе мы сбиваемся в бригады и ждем скот. Перед приемкой гурта бригаде выдают таборное и питание. Вчера Камирский с Каюровым поехали к монголам менять тушенку и сгущенку на что? на водку. Ну, а потом захотелось общения.

Каюров в бегах от алиментов. Он был поваром в знаменитом владивостокском ресторане «Золотой Рог». На него подали семеро с детьми. Теперь паспорт в Бийске, в сейфе «Скотоимпорта»: Вовка спрятался. Он классно готовит, и при любой возможности, вне очереди. Повару на пункте бросил в морду бачок с кашей и настучал сверху, диктуя рецепт.

— Господа бога душу мать! Кто мою камчу брал? — Жека Шишков такой же здоровый, как Камирский. Но нервный, агрессивный и неавторитетный: много шумит. Он освободился вместе с Камирским: пятерка. Из детдомовских, наверняка он не Шишков. Белая кожа заросла медной шерстью, мышц не видно, а сила неодолимая: чечен или ингуш, дитя переселений. Ходит — будто бодается своей ранней лысью.

Меня Ваня Третьяк позвал в бригаду для равновесия. Он так и сказал: «Миша, ты бригаде нужо́н для равновесия. Я ж оно примечаю, ты все время чо-то делаешь, а сам молчишь. А оно у нас, сам видишь, ребята горячие!»

Сам Ваня худенький, лысенький, седенький, такой цепкий хитрован с прибаутками. Он у нас гуртоправ. Ему лет пятьдесят пять, он тут все горы знает. Еще б ему не знать, у него ограничение по Горно-Алтайской области. Выехать за нее — берет временное разрешение в милиции. Он в войну был полицаем, потом десятка Колымы — и на вечное поселение.

Колька Крепковский его не любит. Ревнует к портфелю с квитанциями. Колька сам хочет быть гуртоправом. Он давно гоняет. Карьере мешает вес: в нем килограмм двадцать. Деловитая мартышка с золотыми зубами. Колька переживает, что его не берут всерьез.

Он дружит с Ноздрей — Колькой Черниковым. Тот ненамного крупнее, но с ядом, хозяйственный такой мужичок. Левая ноздря будто плоскогубцами сдернута. Он любит рассказывать об успехах в городской самодеятельности: «Я ж танцор был. Низовик! А низовики — это трудяги!»

— И зачем ты, трудяга, инструменты продал? — сипит Камирский. — Хоть после тебя в оркестре осталось что?

— Молодой был, — поет Черников. — Шесть лет, Володенька… от звонка до звонка… молодость там оставил…

— Сука, я уже плачу, — говорит Каюров.

Дрова здесь не растут, две восемьсот над уровнем моря, мы собираем в траве кизяки и кипятим чай в консервной жестянке. Пачка на кружку, и вкруговую по глотку через затяжку.

Хозяйственный Колька Черников выменял у монголов на сгущенку две сурковые шкурки. И стал готовиться к провозу меха через границу.

Он отделил от седла потник. И два часа резал его лезвием пополам по толщине. Между двумя тонкими пластами войлока уложил шкурки. И принялся скрупулезно обшивать разрезанный потник по краю. Ровным мелким стежком, кантиком. Вид — настоящее неразрезанного. Так и было. Края совмещены заподлицо.

Нитки и иголка у него оказались припасены заранее.

— Мне и брату на шапки хватит, — хозяйственно объяснял Колька.

Закрепил потник под седлом и так ездил.

Русский народный бизнес. Голь на выдумки.

Как мы потом со скотом перешли границу, никто толком не заметил. Сопки и сопки. Если столбы и стояли когда, их давно сожгли в костре.

Нет, КСП — это не клуб самодеятельной песни, это контрольно-следовая полоса. Ну так ее тоже никто не видел. На скотопрогонной трассе следов столько, затопчут полосу вместе с самой границей.