Мишахерезада - Веллер Михаил

Давно осень, но здесь очень тепло, комфортно. И дожди не холодные, и заморозками не пахнет.

Заначенные деньги за мясо еще есть, мы находим у пункта лодку и гоним гонца в Бийск, в лабаз. На пункте в последний раз выписываем питание и свежий хлеб. Моемся в баньке, делаем костер и начинаем от души отдыхать.

Завтра со светом не гнать. Но главное, очень главное, гиря с души, это не давит больше ежесекундно гнетущая материальная ответственность. Она мотала нервы и сильно осложняла жизнь. Потеря нескольких голов — это слетят все премии, нет заработков, вычет государственных алиментов, ребята стопчут и сбросят в озеро, и никто искать не станет. Потерял одного — поехал по деревням покупать шкуру для отчета или хоть у цыган козла красть. А ухнет десяток — конец тебе.

Поэтому сейчас на душе праздник. Малый день победы. Расслабуха, от которой мы отвыкли.

Костер, блики, еда, водка, тепло, сухо, баран спит. И ничего неожиданного не ожидается. Луна! Тишь и звезды.

А отоспались. Отлежались. Расслабились и расправились. И даже мнительный Женька Шишков стонет, что у него температура, а бессердечный Колька Черников сухо издевается, что авось не сдохнет. В перегоне мысль о болезни отсутствует.

А не усталые. Не загнанные. Выпили, закусили, засмолили, повторили. Свободны! Хорошо!.. Кайф!..

Бойцы повспоминали минувшие дни. После очередной произошло расширение сознания и высвобождение творческого начала. Поднялись над собственным бытом и стали рассказывать анекдоты.

Анекдоты дико тупые, топорные. А ребятам нравится!

Черт! Много месяцев мы вообще не рассказывали анекдотов. Ни разу. И ни разу не говорили о бабах. И мыслей не было. Не было позывов. Отчасти чифирок глушит. А вообще — урабатываешься. Вроде и свежий воздух, и движение, и все нормально. Ан на психику нагрузки ложатся. Отдохнуть — выпить — пожрать: пьедестал ценностей на три первые места. За ними остальных не видать.

А все уже поддатые, и мне тоже охота выступить, я тоже хочу внимания и славы, и вставляю меж их перлами наилучшие анекдоты, я их много знаю. И — не катит мне! Из вежливости подсмеются слегка — и дальше регочут над своей тупятиной.

Меня заело. Я просто отбираю ударные и вкладываю все актерские способности! Ни хрена. Ноль. Снисходительный хмык. И дальше радуются своей фигне. Черт. Вроде и нормальные ребята, а вроде и куда делось взаимопонимание. Проклятое искусство разъединяет социальные слои. Но мы же свои!

Я заткнулся и стал вникать в их эстетические запросы. Осталось попасть в унисон. Остальное пролетело.

И я выбираю самый тупой и грязный анекдот. В салонной версии этот ужас звучит примерно так:

«Два рыбака на рыбалке. Один спрашивает: — Ты, говорят, женился? — Да было дело. — Жену-то красивую взял? — Честно говоря, коряга, конечно. — Но хозяйка, наверно, хорошая? — Слушай, неряха, в доме грязь, зайти страшно. — А… готовит хорошо? — Отрава. В столовой жру. — Ну, эта… в постели, наверное, горячая? — Да ты что, бревно холодное. — Зато, наверно, девушкой взял? — Кого?! Ее?! Да ее весь район! — Погоди. Не понял. Дак ты зачем тогда на ней женился? — Чо ты не понял?! Не видишь? На ее глисты сазан знаешь как берет!»

Мужики схватили воздух и рухнули в костер. Они дрыгали ногами, взвизгивали и гасили друг на друге искры.

Следующие два часа были мои. Я солировал, как Карузо в приюте для умалишенных. Я лил грязь, как ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный призванный, и поток не кончался.

Они умирали, брызгали всеми жидкостями организма и просили пощады. То, что я рассказывал с мрачным неподвижным лицом, добавляло эффекта. Мне не было смешно. Я мстительно вываливал.

Я рассказывал, а сам оплакивал свои невостребованные и пропадающие умственные способности. Я презирал себя и презирал их, но по-разному. Они были примитивны, а я поднимал свой рейтинг.

— О-о-о-о-о!.. — рыдала без сил публика.

Меня просили делать перерывы на выпивку. Водка вдруг вылетала из глоток обратно, человек трясся сжимал живот.

Это был триумф.

— Чего ж ты всю дорогу молчал! — укоряли меня назавтра и прыскали.

Этот творческий вечер на всю жизнь подорвал у меня доверие к отзывам и оценкам публики.

Вот что я вам скажу. По-скотогонски. Ни хрена искусство народы не сближает. И не фиг выяснять литературные вкусы нормальных людей. Дилемма встает перед писателем, как леший с топором. Или страшно далеки они от народа, или голосуют за легализацию проституции, облеченной в слова о разумном, добром, вечном.

Прошу плеснуть.

Охотники работали от госхоза «Таймырский». В коридоре барака на Талнахе висела выколотка по латуни: олененок сосет олениху. Московский художник изобразил ей ветвистые рога, и таким образом теленок сосал у быка.

— Вот так и мы! — хмыкали охотники. — Художник-то дурачок, а картина-то со смыслом…

Вертолет закинул нас на Рассоху. Это два часа лету за Норильск, на север по Пясине.

Накануне закинули трех квартирьеров. Рассоха — это базовая точка, оттуда на лодках по участкам в тундру. Река встанет в сентябре, и вскроется в следующем июне. Июль — это время смены и отпусков.

Квартирьеры должны принять хозяйство и подготовиться к нашему приему. Они приняли и подготовились — двое встречали с мрачными харями, а третий лежал на нарах, как покойник, каковым успел сделаться.

Все выругались и стали варить чай на берегу и давить мошку́. Вечером вертолет вернулся из Норильска с ментами. Сфотографировали, описали, погрузили, допросили свидетелей. Двое в голос: выпили бутылку на троих, ссор не было, претензий не было, личной неприязни не было, а только он жаловался на жизнь и говорил, что у него депрессия и он уже вешался. И что, сам покончил с собой тремя ударами ножа в грудь? Да вот просыпаемся, а он мертвый, и нож в руке. А вы чего? А мы ничего не трогали и стали вас ждать.

Все всё понимали. Версия самоубийства всех устраивала: чтоб преступность не росла, глухарь не повис и следствие не загружать.

Здесь работали серьезные люди.

— «Вследствие неосторожного обращения с холодным оружием…» — выводил следователь.

— Так, нары помыли, пол помыли, — велел старший по участку, Салтан Цалагов, сипатый немолодой осетин.

Цалагов был крут, спокоен и справедлив. Его уважали.

— Салтан Цалагович, а с тюфяком чего, и с одеялом?..

— Ну вы чего, сами не понимаете, что все Цалагова спрашивать надо? Сними и положи в кладовую. Да посуши сначала. Новенькие приедут, заберут. Спать же можно.

Мы готовились принять баржу с сезонным припасом: соль, консервы, мука, водка и патроны.

Когда мне выдали патроны с утиной дробью пятерка, я им крутил пальцем у виска:

— Ты хоть смотришь, чего выдаешь?

— А чего тебе не нравится?

— Мне же на оленя!

— Ну, и чего?

— Пятерка же! Ты еще бекасинник выдай.

— Да тебе какая разница?

— Это тебе, дятлу, может без разницы что выписывать, а мне-то разница, как ты думаешь?

— Все берут. И ты бери, хватит базарить, слушай.

Оказалось, что разницы нет.

Револь сидит сзади на моторе, а ты на передней банке с кастрюлей патронов между ног. Дюралька подходит к плывущему через широкую воду оленю, уравнивается в трех метрах, бах! и соседнего — бах! Перезаряжаешься и продолжаешь.

Стрелять надо под основание головы, в самый верх шеи. Чтоб не попортить лишний край шкуры и килограмм мяса. На такой дистанции дробь с пыжом летит как кулак.

Олень опускает голову в воду и всплывает боком. Воздух в жирной шерсти и вздутый кишечник держат его на плаву. Речное течение в плоской тундре почти стоит, сплывают туши медленно.

Иногда переправляется огромный табун и «строит мост» — передние уже выходят на берег, а задние еще не вошли в воду. Тогда может не хватить патронов. Один патрон — один олень. Промахов здесь нет.

Жадничать нельзя. Во-первых, всех оленей надо собрать и привезти на берег. Во-вторых, всех надо за сегодня обработать.

На веревочный поводок нанизано десять двухметровых отрезков с затяжными петлями на концах. Сбрасывая тихий газ, Револь подводит дюральку впритирку к оленьей туше. Не слишком перегибаясь через борт, ты чалишь оленя за ногу или рог. И, держа поводок в руке или привязав к банке, вы буксируете этого оленя до следующего, зачаливая и его к связке. Когда набирается десяток, лодка упирается в связку носом и на полной мощности толкает плот к берегу.

Стрелять можно только выше по течению. Чтоб в результате вытолкать их к себе на точку. Сплывают вниз, толкаешь вбок. Против течения ты их не вытянешь. Медленное оно медленное, но и подвесной «Вихрь» не буксир.

По инструкции стрелять положено в ассортименте. Столько-то быков, столько-то важенок, по стольку телят первого и второго года. На самом деле охотник бьет рогачей побольше. Платят с килограмма мяса. Пожелания биологов насчет сохранения пропорций стада все имели в виду.