О приятных и праведных - Мердок Айрис

— Он не на шутку озабочен в связи с этим расследованием.

— Тогда тем более обидно, что не сказал. Он, между прочим, считает, что про этого горемыку — как его… Радичи — нельзя рассказывать Вилли.

— И совершенно прав. Мне бы и в голову не пришло!

— Обо всем умеет подумать! Что Радичи и вправду был шпион — это, надо полагать, исключается?

— Полностью. Нет, я думаю, Джона коробит перспектива соваться в чью-то личную жизнь.

— Боюсь, что мне она показалась бы заманчивой!

— А его, вероятно, отпугивает. Он считает, есть риск, что вскроются некие… м-м отклонения.

— Сексуальные, ты хочешь сказать?

— Ну да. Он ведь неисправимый пуританин, сама знаешь.

— Знаю — и обожаю это в нем. Интересно, что он думает о том, чем мы занимаемся вдвоем с тобой?

— Он об этом вообще не думает.

— Октавиан, ну скоро ты? По-моему, теперь Дьюкейн мне расскажет — о женщинах, я имею в виду, о своем прошлом. Теперь — непременно расскажет!

— Ты что, спросишь его?

— Спрошу. Я не боюсь Дьюкейна.

— А я, иными словами, боюсь? Что ж, в известном смысле — возможно. Ни за что не хотел бы, чтобы такой человек был обо мне дурного мнения.

— Да, понимаю, — и я тоже. А тебя все же не смущает, что он держит у себя слугу?

— Да нет. Дьюкейн — не гомосексуалист.

— Октавиан, ты когда-нибудь видел этого слугу?

— Нет.

— Я и о слуге расспрошу Дьюкейна. Он не способен сказать неправду.

— Но способен испытать неловкость.

— Ну ладно, я, пожалуй, лично обследую этого слугу. Приеду, когда Дьюкейна не будет дома, и учиню инспецию.

— Кейт, неужели ты всерьез решила…

— Нет, конечно. Дьюкейн не из тех, кто создает сложные положения. Еще одно его чудесное свойство.

— Не создавать сложных положений? О каком мужчине скажешь такое?

— Никаких сложностей! Почему, в частности, и страданий не может быть.

— И у тебя не может. И у меня.

— Октавиан, миленький, до чего мне нравится, что мы можем обо всем говорить друг с другом!

— Мне тоже нравится.

— Есть Бог на свете, все в мире хорошо. Ложись поскорей, пожалуйста.

— Уже иду.

— Милый мой, какой ты кругленький…

— Ты готова, дорогая?

— Да, готова. Слушай, а знаешь, что Барби привезла тебе в подарок на день рождения — нипочем не угадаешь?

— Что же?

— Ходики с кукушкой!

Глава восьмая

Напротив Дьюкейна, по ту сторону письменного стола, сидел министерский курьер Питер Макрейт.

— Я располагаю информацией, — вкрадчиво начал Дьюкейн, — которая позволяет заключить, что за недавней продажей средствам печати материала, порочащего мистера Радичи, стоите вы, мистер Макрейт.

Он замолчал, выжидая. В комнате было жарко. Снаружи монотонно рокотал Лондон. В воздухе, то и дело садясь на руку Дьюкейна, неслышно кружила быстрая мушка.

Белесо-голубые глаза Макрейта глядели на Дьюкейна в упор. Наконец он отвел их — вернее, повел ими по кругу, словно бы выполняя вращательное упражнение. Моргнул разок-другой. И с доверительной полуулыбкой снова уставился на Дьюкейна.

— Ну что же, сэр, видимо, рано или поздно это должно было выплыть наружу, — произнес он.

Дьюкейна раздражал тонкий голос Макрейта с шотландским, не поддающимся более точному географическому определению выговором, раздражала расцветка этого субъекта. Никто не вправе был уродиться на свет таким рыжим и белокожим, с глазами такой водянистой голубизны и в довершение всего — с таким карамельно пунцовым ртом. Макрейт был воплощением дурного вкуса.

— Так вот, мне понадобятся кой-какие сведения от вас, мистер Макрейт, — сказал Дьюкейн, деловито перебирая бумаги на столе и смахивая прочь неотвязную муху. — Прежде всего я желаю точно знать содержание этого проданного вами материала, а потом задам вам ряд вопросов о данных, на которых он основан.

— Выпрут меня отсюда? — спросил Макрейт.

Дьюкейн замялся. Честно говоря, увольнение Макрейта было неотвратимо. В настоящий момент, однако, от Макрейта требовалось содействие, и Дьюкейн отвечал:

— Такие вопросы — вне моего ведения, мистер Макрейт. Вас непременно известят надлежащим образом, если отпадет надобность в ваших услугах.

Макрейт положил на стол бледные руки, опушенные рыжеватыми длинными волосками, и подался вперед.

— Спорим, что выпрут, — сказал он задушевно. — А то вы не знаете!