Дилемма Джексона - Мердок Айрис

— А вы тоже допускаете, будто они могут скоро помириться и тайно заключить где-нибудь брак, без всех этих шаферов и подружек невесты, а потом сюрпризом свалиться нам на голову?

— Это тоже, разумеется, не исключено, — ответил Бенет. Наряду с другими возможностями он действительно допускал и эту. — Мы должны лишь спокойно ждать. Мэриан вернется. Вероятно, она подаст нам какой-то знак через день-другой…

— Если жива… Может, ее уже нет в живых… Я вижу ее… мертвой…

— Розалинда, прекрати! Ты должна быть храброй и спокойно ждать. Я чувствую, скоро мы получим добрые вести, возможно, даже через несколько часов, и ты сразу же о них узнаешь…

— Это не могут быть хорошие вести ни для нее, ни для меня…

— Розалинда, прошу тебя…

— Ладно, ладно, простите, дорогой Бенет… Я так рада, что вы пришли ко мне… А я наговорила вам столько глупостей.

— Милое, милое дитя, не плачь, я люблю тебя, мы все тебя любим… У тебя впереди вся жизнь, и что бы ни случилось… Но с Мэриан тоже все будет хорошо…

— Вы такой добрый, только… Кажется, мне нужно прилечь…

— Да, да, приляг, а я пойду… Только, прошу тебя, непременно приходи сегодня вечером ко мне на ужин, хорошо? Оуэн и Милдред тоже будут…

— А Эдвард?

— Не знаю, я не смог с ним связаться, видно, он вернулся в Хэттинг. Но ты в любом случае приходи…

Они встали. Бенет поцеловал Розалинду в горячую щеку. Она была выше Мэриан ростом, почти такая же, как Бенет.

По дороге к вокзалу Виктория Бенет снова занялся самобичеванием. Совершенно очевидно, что он должен был заметить это еще там, в галерее. Бедняжка Розалинда влюблена в Эдварда. Этого только не хватало! Он намеревался отправиться домой, но теперь решил предпринять еще одну вылазку. Взяв такси до Ноттинг-Хилла, Бенет расплатился с водителем, не доезжая до дома Эдварда, и медленно прошел вперед.

Его внимание привлекла лестница, прислоненная к фасаду дома. Осмотрев, он обогнул ее и поднялся по ступенькам к парадной двери. Там позвонил в звонок, подождал, позвонил еще раз, покричал в щель почтового ящика, потом отступил. Попасть в сад было невозможно. Бенет ощутил почти неодолимое желание взобраться по лестнице и заглянуть в окно. Что он ожидал там увидеть? Мертвого Эдварда, распластанного на полу? Бенет поспешил уйти.

Теперь ему совершенно не хотелось возвращаться домой. Он снова взял такси, велел ехать на Бромптон-роуд и там, в маленьком ресторанчике, заказал себе обед, однако выяснилось, что он почти не может есть. Только чтобы куда-нибудь идти, он отправился в «Хэрродз» и стал перебирать там какие-то дорогие галстуки, необъяснимым образом ассоциировавшиеся у него с Эдвардом, которого он ожидал здесь увидеть. Бенет снова начинал ощущать потерю индивидуальности. После смерти Тима это с ним частенько случалось.

Выйдя из универмага, он перешел улицу и побрел в парк, где, дойдя до скульптуры Питера Пэна, стал наблюдать, как люди бросают хлеб возбужденно толкающимся лебедям, уткам, гусям, лысухам, чайкам. Другие птицы — цапли и даже большие бакланы — вели себя осторожнее. Эта картинка, а также вид Питера Пэна заставили Бенета наконец поспешить домой.

Там он сразу позвонил Элизабет Локсон, которая сказала, что очень хотела бы прийти к нему на ужин, но сегодняшний вечер у нее занят. Потом Бенет набрал номер Присциллы Конти, автоответчик которой сообщил, что она снова уехала в Италию. У Туана телефон не отвечал, Александра не было дома. Бенет позвонил в офис Чарлзу Мокстону, который с сожалением сообщил, что они с Дженни сегодня идут в оперу. Телефон Мэриан, разумеется, молчал. Измотанный Бенет на минутку прилег на кровать поверх покрывала и тут же заснул. Ему приснилось, что Пенндин горит.

За ужином, разумеется, говорили о Мэриан, но в какой-то момент по молчаливому согласию оставили эту тему и оживленно заспорили о Соне из «Войны и мира». Оуэн — серьезно или в шутку, понять было трудно — утверждал, что Толстой изображает ее не иначе как дурочкой, живущей по чужой подсказке, Николенька видит ее насквозь и вскоре бросает, а Наташа под конец совершенно справедливо называет глупой кошкой, униженно пресмыкающейся перед семьей^[20].

Милдред подобная интерпретация возмутила, она бросилась страстно защищать Соню как бедную, но храбрую, благоразумную и бескорыстную девушку, подло обманутую болваном Николенькой и абсолютно не понятую недалекой, злой и неблагодарной Наташей, которую Толстой в финале романа называет-таки — и совершенно правильно! — глупой.