Дилемма Джексона - Мердок Айрис

По лесистой дороге он направился в Пенндин. Свернув на посыпанную гравием подъездную аллею, увидел Клана, который словно вырос из-за деревьев и энергично замахал ему. Однако оказалось, что он лишь хотел справиться у Бенета, нет ли каких-нибудь новостей, спросить, обедал ли он и не нужна ли ему Сильвия. Бенет ответил, что уже пообедал и Сильвия может быть свободна. Он подъехал к крыльцу и вошел в дом. На самом деле он не обедал. Бенет позвонил в Хэттинг-Холл — там никто не отвечал, — съел немного хлеба с маслом и сыром, которые купил в деревне, закусил яблоком. Он чувствовал себя ужасно одиноким. Какой-то звук насторожил его, но это была лишь Сильвия, которая принесла цветы и поинтересовалась, не нужно ли ему чего-нибудь. Он встал ей навстречу, отодвинув стул, и сказал, что ничего не нужно. Сходив в кладовую, принес бутылку вальполичеллы, открыл и налил вина в стакан. Потом перебрался в гостиную, прихватив бутылку с собой, и выпил еще два стакана. Снял трубку, набрал номер Хэттинг-Холла, ответа по-прежнему не было.

Возвращаясь в Пенн, Бенет очень смутно представлял, зачем он это делает. Ему нестерпимо хотелось оказаться подальше от Лондона и побыть одному. Он жаждал тишины, мечтал поработать над своей книгой о Хайдеггере. Вдруг ему пришло в голову немедленно отправиться в Хэттинг, но его удержало дома чувство страшной усталости. Он поедет туда завтра. Еще ему хотелось, чтобы между Эдвардом и Мэриан все уладилось, каким образом — он и сам толком не понимал, но он страстно желал побежать к ним немедленно и снова свести их. В то же время он не забывал, хотя и не произносил этого вслух, что Мэриан может оказаться мертва. Убийство, самоубийство, несчастный случай… Нет, только не несчастный случай.

У Бенета в кармане все еще лежала ужасная записка, которую Эдвард оставил ему, — возможно, больше не желал ее видеть. Бенет уже много раз ее внимательно перечитал: «Прости меня, мне очень жаль, но я не могу выйти за тебя замуж». Что может быть бесповоротнее? И все же разве не могла Мэриан написать это просто под влиянием минутного сомнения? Вероятно, она сразу пожалела о содеянном, но ей было уже неловко сказать, что на самом деле она вовсе не это имела в виду.

Бенет много раз вспоминал свой разговор с Эдвардом в Хэттинге на следующий день, когда Эдвард сказал ему: «Вы, должно быть, вините меня». Интересно, что Эдвард чувствует теперь? Вероятно, сожалеет о том, что был откровенен, раскаивается, что обнажил свои чувства. Да, он старается отгородиться от мира, даже проклинает всех за то, что затянули его в эту трясину, в эту яму, из которой, как ему кажется, невозможно выбраться. Жизнь его рухнула, его станут презирать, показывать на него пальцем как на обманутого жениха, считать простаком, а то и кем-нибудь похуже, и приговаривать: «Что же удивительного, что девушка от него сбежала?» Бенет спрашивал себя: «Но разве это не моих рук дело? Эдвард наверняка станет проклинать меня и будет прав. Та наша встреча в Хэттинг-Холле, когда мы обнялись, была последней. Тогда мы в последний раз сказали друг другу правду и вслух выразили взаимную любовь. Теперь я потерял и его, и Мэриан, и это моя собственная вина».

Подобные мысли теперь постоянно мучили Бенета, и, по мере того как накачивался вином, он все более укреплялся во мнении, что они неоспоримы. Он приехал в Пенндин, чтобы обрести здесь уединение и хоть какой-то покой, но, оставшись наедине со своими демонами, чувствовал себя несчастным и испуганным.

Покинув гостиную, Бенет перешел в кабинет. Там на столе лежала рукопись книги о Хайдеггере, открытая на той самой странице, которую он читал совсем недавно. Бенет перечитал написанное.

«Главная мысль Хайдеггера состоит в том, что, чтобы постичь истину или очевидность, следует обратиться к досократовским философам и Гомеру. Он объясняет это в своем эссе, в основу которого положена лекция, прочитанная им в 1943 году. "Поиск начинается с вопроса: «Что все это значит и как это могло произойти?» Как мы приходим к этому изначальному вопросу?" Хайдеггер цитирует Гераклита: "Как может человек спрятаться от того, что не имеет определенных очертаний?" Что есть это стремление спрятаться неизвестно от чего? Далее он цитирует Клемента Александрийского, который утверждает, будто Гераклит имел в виду, что человек (грешник) может спрятаться от света, воспринимаемого органами чувств, но не может — от духовного света, исходящего от Бога. Мы бы охотно приняли такое толкование, однако в философской системе грека не было места понятию, подобному христианской божественности. Согласно Хайдеггеру, Гераклит не думал ни о какой духовности или морали, он думал о вещах куда более фундаментальных для человеческого сознания в период его становления. Здесь, как и везде в своих работах, Хайдеггер приводит мысль о важнейшей связи, существующей между aletheia (истина), lanthano (мне удалось скрыть — или никто не заметил, какой я или что я сделал) и lethe (забывчивостью или забвением). В связи с этим он цитирует Гомера (какое это всегда облегчение — отвлечься на Гомера). После встречи с Навсикаей Одиссей, инкогнито пребывая в отцовском доме, слышит, как уличный певец поет о Троянской войне, и только теперь вспоминает о своем трудном пути домой. Стих 93: "Голову мантией снова облек Одиссей, прослезяся"^[25]. Буквально у Гомера далее сказано так: "Были другими его не замечены слезы". Хайдеггер подчеркивает, что elanthané означает не "он скрыл", а "были другими его не замечены слезы". Одиссей натягивает мантию на голову, потому что стыдится показать свои слезы феакийцам. Хайдеггер комментирует: "Одиссей бежит в смущении, потому что расплакался перед феакийцами". Но разве это не совершенно то же самое, что "он спрятался от феакийцев из чувства стыда"? Или мы должны отличать понятие "бежать в смущении", aidos, от понятия "оставаться спрятанным", если хотим ближе подойти к сути того, как понимали это греки? Тогда "бежать в смущении" будет означать: ретироваться и оставаться скрытым из абсолютного или частичного нежелания "допускать к себе" кого бы то ни было. Разумеется, это показательный пример вымученной цепочки хайдеггеровской аргументации, к которой он прибегает, когда хочет вложить в уста ранних греков свои собственные концепции (в данном случае идею aletheia, "мнимой" очевидности)!»