Носорог для Папы Римского - Норфолк Лоуренс

Урезанная команда «Лючии» наобум выставляла вахты, вместе поднималась по вантам, откачивала воду, рулила, кормилась и спала. Руджеро в трюме орудовал пилой и молотком. Он построил клетку и починил насос. Бернардо провел один полный тошноты день, откачивая жижу из трюма, после чего вернулся в гребную лодку, которую «Лючия» буксировала, как и прежде. Уссе работала вместе с мужчинами, карабкалась по мачтам, раскачивалась на концах реев и дергала за тросы, управляющие жестким полотном, когда требовалось увеличивать парусность либо взять паруса в рифы. Ее черная кожа лоснилась от пота, когда она спрыгивала на палубу, постепенно восстанавливала дыхание, а потом вливала себе в рот воду из питьевого бачка. От малейшего движения ее конечностей под кожей вздымались маленькие плоские островки мышц. Сальвестро смотрел на девушку голодными глазами, потом вспоминал о Якопо и остальных, вспоминал, что Диего тоже на нее смотрит. Солдат стал более замкнутым, рассеянным и подавленным. В нем скрывался безумец, тот, который ревел и бесновался в трюме. Теперь он молчал, но Уссе, разговаривая с Диего, понижала голос, словно боялась рассеять хрупкие чары, сковывавшие эту его часть, и остальные четверо были в его присутствии настороже, опасаясь затаившейся в нем угрозы. Руджеро показал Сальвестро в трюме бимсы с засечками, оставшимися там, где их зацепил клинок Диего, потом — гниющие, потом — изогнутые шпангоуты и растрескавшиеся доски, через которые просачивалась вода, набухавшая крупными каплями, прежде чем скатиться вниз, пополнив лужу на дне.

— Мы связали их здесь, внизу, — сказал он, вонзая свой гвоздь в грот-мачту там, где она входила в киль. — Спиной к спине. Она обошла вокруг них… Энцо, по-моему, был уже мертв. — Руджеро не отрывал взгляда от толстого комля мачты. — Но не остальные.

Сальвестро огляделся по сторонам, стоя в протекающем трюме. Масляная лампа Руджеро разливала тусклый свет в ограниченном пространстве, меж тем как шпангоуты отбрасывали увеличенные тени вдоль бортов, тени корабля вдвое больших размеров. Когда они сидели здесь, привязанные спинами к мачте, вода, должно быть, доходила им до пояса. Они наверняка видели, как девушка тихо спускалась вниз, смотрели, как она шла вброд по направлению к ним, озадачивались ее присутствием… Он повернулся к трапу. Руджеро снова занялся своими проверками и починками.

Они миновали Берег Белых Песков и после этого стали прижиматься к береговой линии, потому что, памятуя об указе дона Маноло сбрасывать прямо в море моряков всех кораблей, кроме португальских, капитан Альфредо настаивал на том, чтобы держаться как можно восточнее от Канарских островов. В канун святого Мартина они наблюдали прилив у мыса Бохадор, внушавший морякам законный ужас: он разбивался о северный берег мыса и выталкивался обратно в океан. Корабль лавировал вниз вдоль берега, устремляясь из одной точки в другую по цепи спрямленных дуг, соединявших залив Рыбы с рекой Золота, хотя то была не река и никакого золота там не содержалось, потом — с заливом Гонсалву де Синтры, который на самом деле был небольшой бухтой, а Гонсалву де Синтра в действительности погиб, когда плавал у острова Наар в заливе Аргин, находившемся около восьмидесяти лиг к югу, затем — с заливом Сан-Сиприано, откуда они вышли в день святого Григория, и мысом — Санта-Ана, куда они добрались в канун святой Цецилии. После же длинной отмели Кабо-Бланко земля отодвинулась в сторону и появилась снова в виде расплывчатого багрового пятна по левому борту. Негромкая перекличка отдаленных цапель, становящихся на крыло, а затем, на протяжении многих дней, — ничего. Не было ни мысов, ни кос, ни рек, а береговая линия, когда они ее видели, представлялась низким и нескончаемым песчаным гребнем, отороченным белыми бурунами. Солнце поднималось из-за него, взбиралось над кораблем и погружалось в океан на западе. Они просыпались, работали, засыпали снова. Руджеро соорудил фишбалку, чтобы поднять якорь из трюма. Сальвестро карабкался вверх и вниз по выбленкам. Бернардо дождался, чтобы волдыри у него на ладонях зажили, и вокруг «Лючии» снова запрыгала гребная лодка, подчеркивая своим радостным плесканием неоспоримую медленность продвижения главного судна, меж тем как Бернардо стоял на ее корме и переставал молотить несчастную воду лишь затем, чтобы поспать или забросить себе в глотку изрядную порцию соленой свинины, — веселая двуногая зубатка с прекрасными зубами и аппетитом. По мнению Сальвестро, там ему было гораздо лучше. На «Лючии» царила атмосфера розни, дымчатая завеса взаимного пренебрежения и несовместимых желаний. Их курс представлял собой сумму различных маршрутов, плаваний, исполненных противоположных надежд, движением по касательной, компромиссным направлением, по-настоящему устраивавшим только девушку. Однажды на рассвете они обогнули острова Зеленого Мыса, а на следующем — мыс Мачт, где в роли «мачт» выступали три огромных, давным-давно высохших пальмовых дерева. Северо-восточные ветры дули устойчиво, и паруса переустанавливали только к ночи. Альфредо сидел на полубаке, положив рядом компас и развернув у себя на коленях карту Диего, на которой время от времени вычитывал зловеще-туманные фразы: «Сенегал есть окончание земли темных мавров и начало земли черных», или: «Острова Бижагош окружены мелями и песчаными банками, намываемыми Рио-Гранде примерно на пятнадцать миль к северу от устья», или, этак грубовато-небрежно: «Тангуарин. Избегать». Когда они плыли мимо Малагетского берега, их курс постепенно отклонялся к востоку, и наконец, после того как корабль обогнул мыс Пальмас, солнце стало каждое утро подниматься над носом, а каждый вечер — опускаться прямо за кормой. Здесь они в последний раз видели землю, потому что карта сообщила, что португальцы держат форты в Аксиме и Мине. Плыть у португальцев на виду они не осмелились. С невидимого берега дул сухой ветер, который покрывал все и всех на палубе мелкой красной пылью. Руджеро подогнал и остругал последние доски, чтобы приладить новую верхушку к фок-мачте, и они вместе с Сальвестро целый день балансировали на рее, пока Руджеро отсекал расщепленный конец бревна, выпиливал паз и закреплял в нем лапку верхнего отрезка с помощью трех аккуратно подогнанных шипов. Восстановление «вороньего гнезда», как и бушприта, сочли безнадежным делом, и в любом случае у них не было больше дерева.