Есть! - Матвеева Анна

– Я же вот, сыночка, тоже не могу привыкнуть, что мне семьдесят шесть, – злорадствовала Берта Петровна, глядя, как сыночка перед зеркалом пристраивает на макушке «локон страсти».

Локон должен был на манер горбатого моста пересекать простор водной глади, то есть, простите, никакой не глади, а умной и эпизодически облысевшей головы П.Н. К счастью, он был человеком высоким во всех отношениях, и потому добрая половина знакомых лысину с локоном не могла обозреть по причине малого роста, а другой – менее доброй – половине П.Н. это обозрение прощал. Без всяких дополнительных условий.

– Я же вот, сыночка, – продолжала Берта Петровна, – до сих пор чувствую себя от силы на тридцать восемь лет, а выгляжу – все говорят! – не больше, чем на пятьдесят с копеечкой.

П.Н. отвлекся от зеркала и глянул на маму с обожанием – как всегда, когда она начинала нести совсем дикую чушь. В холодный пот директора канала «Есть!» могли вогнать только две мысли – что его канал перестанет приносить деньги и что Берта Петровна однажды умрет. Конечно же, П.Н. знал, что второе событие он предотвратить не в силах, и мысль эта, обладавшая склонностью пьяного гуляки к праздным визитам, периодически вышибала у него почву из-под ног, превращая окружающий, вполне комфортный и удобный для проживания мир в адский зал ожидания.

Времени на личную жизнь П.Н. перестало хватать сравнительно недавно – лет пятнадцать назад, а прежде у него бывали и долгоиграющие романы, и случайные девицы, и пару раз с ним даже происходило нечто похожее на большую любовь. Во всяком случае, отсюда, из настоящего времени, П.Н. видел те свои страстные метания именно в таком ключе. А женатым человеком П.Н. себя так и не увидел, поскольку был вскормлен Бертой Петровной под непрерывную песнь о дамском вероломстве, которую мамочка исполняла для Павлика без выходных и перерывов. Наверное, если бы у Берты Петровны тогда, в неисчислимо далеком 19… году, родился не мальчик Павлик, а девочка Полина (о которой она, кстати, тайно грезила), то песнь, сопровождавшая счастливые годы детства, имела бы иное сюжетное наполнение, но тут уж, как говорится, кому что дали. Гулять с девочками подросшему Павлику, скрипя зубами и скрепя сердце, еще разрешали, а о женитьбе предпочитали даже не задумываться. Ну он и не задумывался – Берта Петровна была хоть и беспомощная хозяйка, всю жизнь питавшаяся от стола своей матушки, зато по-человечески превосходно понимала милого сыночку и никогда не посмела бы устроить ему сеансы пилинга, которыми так грешат иные жены, запиливая своих мужиков – почем зря.

Маман Берты Петровны, та была затейливой кулинаркой одесской закваски, к тому же порядочной язвой: рецепты для пораженных в самый желудок гостей переписывала в деталях, но всегда забывала упомянуть важный компонент, без которого блюдо не складывалось в дурманящую композицию. Зато непременно – и лицемерно! – писала последней строкой: «Желаю успехов!» Бедные хозяйки, разложив перед собой рецепт Павлушиной (для нее он был всегда и только – Павлуша) бабушки, пытались воссоздать шедевр, но не получали и бледной репродукции. Бабушка считала, что ее рецепты могут перейти исключительно по наследству, и в конце концов пусть несколько извилистым способом, но так оно, в общем-то, и случилось.

Порой бабушка вслух причитала, что выстраданные рецепты умрут вместе с ней – потому что Берта, сколько ни старалась маман придать ей хозяйственную сноровку, выросла неумехой, каких не пускают в кухню. Да и обожаемый Павлуша не оправдывал поначалу бабусиного доверия: в кухне-то хорошей он разбирался на «отлично», но сам и пошлой сардельки сварить не умел. Что касается Берты Петровны, то она учила студентов играть на арфе и по любому поводу демонстрировала свои пальцы – хрупкие орудия труда, использовать которые для чистки картофана или лепки котлет есть варварство. И вообще, на арабском скакуне воду не возят, повторяла Берта вслед за любимой писательницей, чья книжка сопровождала ее на протяжении жизни. «Воду-то не возят, – ворчала бабушка, – зато жрет этот арабский скакун за троих и не думает хотя бы посуду за собой обмыть!» Берта не обижалась на маман: чего еще ждать от некультурной старухи, выросшей на Молдаванке?

Павлуша был другого склада и честно старался помогать на кухне – да вот беда, был он к поварскому делу абсолютно не приспособлен. Бабуся на него сердилась, а потом махнула рукой – покамест жива, прокормит и его, и мать. Когда же она стала совсем непереносимо старенькой – и страна ее, и любимый внучек вдруг разом взбрыкнули. Страна корчилась в перестроечных муках, а Павлуша бросил аспирантуру и ушел работать на кабельное телевидение. Бабуся дожила до того, как в эфир вышли первые выпуски программы «Гениальная кухня», познакомилась с Геней Гималаевой и передала ей из теплых, как говорится, рук все свои лучшие рецепты – включая фирменный форшмак, на котором сломалось не одно поколение домохозяек.