Полукровка - Чижова Елена

Натужно рыча, автобус сворачивал на Восстания. В черных лужах пестрели разноцветные огни. Забившись в угол, Маша пыталась представить себе бесстыдные голые тела. Раньше они казались ей мертвыми. Теперь – веселыми и живыми...

Она подняла голову и встретила взгляд. Мужчина, сидевший напротив, смотрел на нее пристально – глаза в глаза. В автобусном полумраке его глаза блестели желтоватым отсветом. Нежное веселье дрожало на дне зрачков. Маша закусила губу и поднялась. Дойдя до задней площадки, отвернулась к окну. В зеркальном отражении незнакомый мужчина шел за нею следом. Его рука легла на поручень – рядом с ее рукой. Маша вздохнула и обернулась. Свет, бивший из его глаз, стал мягким – приглушенным.

– Вы выходите? – он спросил тихо, едва слышно.

Дверь открылась. Обмерев в тоске, которой прежде не знала, Маша сделала шаг. Мужчина шагнул за ней. Машин локоть, не успевший за ее шагом, коснулся его руки. Жаркая вспышка добежала до Машиных пальцев. Пальцы сжались, и, не чуя под собой ног, Маша пошла вперед. От остановки она шла, не оглядываясь.

Дойдя до подворотни, все-таки обернулась. За ней никто не шел.

2

Низкая дверь кафедры финансов не отличалась от других. Много раз пробегая мимо, Маша не обращала на нее внимания.

Помедлив на пороге, она вошла.

Первая продолговатая комната была выгорожена из банковского зала, огромного, в три окна. Вдоль стен высились массивные стеллажи, забитые папками и книгами.

В преподавательской, плотно заставленной письменными столами, сидела пожилая женщина. Маша поздоровалась и спросила про Успенского. Поправив пуховый платок, укрывавший плечи, женщина указала рукой. Стеклянная стенка, резавшая комнату поперек, отделяла кабинет заведующего. Из другого угла, отгороженного массивным шкафом, доносились приглушенные голоса. Кафедра, изрезанная вдоль и поперек, напоминала общежитие. За мутным стеклом маячил силуэт.

Маша постучала в стекло костяшками пальцев и услышала голос. За столом сидел человек лет пятидесяти: отложив ручку, он поднял глаза. Лицо, обращенное к Маше, удивляло отсутствием симметрии: нос казался слегка свернутым на сторону, как будто щека, вступив с другой в поединок, перетянула его на себя. Успенский поднялся с места и оскалил зубы в улыбке: вспыхнув, черты лица встали на место, словно щеки-соперницы позабыли вражду.

Она назвала себя, и Успенский махнул рукой:

– Узнал, узнал.

Маша едва успела сесть, когда в кабинет вошла женщина лет тридцати. В талии ее перетягивал широкий кожаный пояс. Бросив на Машу недобрый взгляд, женщина вышла, не проронив ни слова. Короткая темная волна пробежала по лицу Успенского, сгоняя улыбку, и щеки-соперницы взяли свое. Маша села и одернула юбку.

Профессор ходил взад-вперед по кабинету, и, прислушиваясь к его словам, Маша подмечала в нем что-то волчье: ноги, кривизну которых не скрывал строгий костюм, ступали мягко и упруго, по-звериному. Волчьей была и быстрая усмешка, время от времени трогавшая черты. Он говорил о том, что Машина речь показалась ему умной и искренней, но что особенно важно – здесь он остановился и склонил голову набок:

– У меня создалось впечатление, что вы – человек, которого я ищу, – Успенский остановился и сел за письменный стол. – В общем, я пригласил вас для того, чтобы поделиться планами, которые возникли у меня на ваш счет.

То глядя на Машу, то словно бы уходя в себя, он заговорил о том, что собирается создать студенческое научное общество, подлинное, не для галочки. Это общество будет готовить научно-преподавательские кадры, которых катастрофически не хватает.

– Так уж сложилось, о причинах мы говорить не будем, может быть, когда-нибудь позже, но кафедра финансов – за редким исключением – не отвечает научным требованиям, – Успенский замолчал.

Маша вдруг подумала, что он имеет в виду декана.

– Короче говоря, – профессор продолжил, – я предлагаю вам заниматься моим предметом по индивидуальной программе, чтобы года через два – к третьему курсу – возглавить это научное общество, став его председателем. Должен предупредить, человек я крайне несдержанный, но преподаватель хороший, взявшись, всегда довожу до конца, – он скривился в мягкой волчьей усмешке.

Нехорошее чувство поднялось в Машином сердце. Она вспомнила слова брата: Ленинград – город маленький. Рано или поздно она сумеет добиться, и тогда они еще пожалеют – эти подлые университетские, не пустившие ее на порог...