Ноль часов - Веллер Михаил

— Само собой. Кесарю кесарево, а Богу Богово, верно?

Проводив будущего монаха, Ольховский в большой задумчивости наведался к старпому. Колчак сидел за столом и, насвистывая сквозь зубы «Гори, гори, моя звезда», чистил разложенный на белой ветошке наган. Пять патронов стояли в рядок, как исполнительный расчет — незаполненность двух гнезд барабана слегка нарушала боевой порядок.

— Что за дума затуманила? — поинтересовался он.

— Да что-то нервы пробило, — пожаловался Ольховский.

— На предмет?

— Когда нас хватятся-то? А если — не успеем?

— Это все? Мне бы ваши заботы, господин командир. Кому мы нужны? Отсутствуем — меньше головной боли. Делегаций в ближайшее время не ожидалось — проверили. Музей, отдел культуры, мэрия и управление охраны памятников получили извещения на официальных бланках, что мы в кратковременном ремонте. Табличку с этим текстом установили на небережной прочно — нет вопросов. У начальства ничего не просим, о ЧП не докладываем — ему только того и надо. А когда они друг другу начнут слать официальные запросы, ждать официальных ответов и препираться, кому докладывать в Москву — наступит Новый год. У всех ведь одна забота — отбояриться от хлопот и ответственности. Вот если б флагман с командующим пропал — они б еще почесались… и то не сразу. Так что — гляди веселей, Петруха!

— Чего это ты такой веселый?

— Осенний воздух бодрит! Люблю осень, понимаешь. Ты нет?

И Колчак защелкнул окно барабана.

Течь таки обнаружилась — в районе носовых кладовых вооружения, как по изначальному расписанию именовали третий отсек. К счастью, при капремонте придонные отсечные переборки восстановили. Теперь там плескалось за колено водички. Помпы справлялись, но учитывая хилость послеремонтного подводного корпуса идти с течью не представлялось радостным.

В таких случаях можно завести пластырь, отсек осушить, обстроить течь деревянным ящиком и забить цементом. Но по строевому штату «Аврора» укомплектована не была, посему не было цемента, хотя доски в столярке нашлись. Как вариант оставалось купить где-нибудь цемент.

Можно было наложить враспор внутренний пластырь и шлепать пока так (пока — это сколько?), но для этого нужны раздвижные упоры, а упоров тоже не было. То есть два для учений по борьбе за живучесть корабля имелись, но в одном тут же слетела резьба струбцины, а оставшегося не хватало для трех трещин меж разошедшихся листов обшивки.

Прикинули, откуда вырезать несколько кусков переборок и наварить изнутри заплаты, но идею варить по мокрому, рихтуя накладку по кривизне шпангоута, пришлось отбросить: не с их квалификацией.

— Так чего мудрить — зайдем на Череповецкий судоремонтный, — предложил Егорыч. — Там ребята вмиг заделают.

— А чего ж ты молчал?!

Бросились смотреть атлас. Подойти было можно.

Более всего Череповец стал знаменит во всероссийском — еще всесоюзном — масштабе после фразы Жванецкого: «Пролетая над Череповцом, посылаю всех к ядреней матери!» Хотя город большой.

Вставая справа в утренней дымке, Череповец обозначил себя спиралями ядовитых цветных дымов из труб металлургического комбината и нежной плотной вонью завода химических удобрений: характерный запах аммиака более всего напоминает наслоения писсуаров вокзального туалета.

Спускать свою безмоторную шестерку не пришлось, потому что стайка лодок, болтавшихся с праздным видом в этой части Рыбинского водохранилища, тут же приблизилась полюбопытствовать на это чудо-юдо, а с буксира «Могучий» мгновенно поинтересовались, не нужно ли какое содействие.

Вскоре Ольховский сидел в достойном Британского Адмиралтейства кабинете генерального директора. Простор подвесного потолка местный Микеланджело расписал рождением верфи с последующим парусным сражением. В отличие от бушующей деятельности над головой, внизу было тихо. Директор без всякой дипломатии обрадовался работе и посетовал на простой и застой.

Ольховский кивал и хлебал дегтярной крепости кофе с лимоном, поданный шамаханской принцессой. Секретарша производила впечатление выпускницы с отличием школы гейш: она в полной мере обладала врожденной, видимо, способностью внушать чувство, что вся ее предыдущая жизнь была лишь ожиданием встречи с тобой и только с тобой, и только для тебя она и родилась на этот свет. Взор его подернулся, что доставило гендиректору явное удовольствие.

— Виконтесса, — показал он глазами вслед закрывшейся двери. — Двоюродная правнучка Верещагина — он ведь был уроженец нашего города.

Если считать Череповец провинцией, то в некоторых отдельно взятых местах этой провинции жить умели.

Больше всего директору понравилось предложение заплатить наличными долларами.

— Какие вопросы, — он мотнул сдобным лицом, примечательным подбритыми усиками и продольным пушистым клоком эспаньолки на круглом, как пятка, подбородке. — Уж для легендарного российского крейсера сделаем все в лучшем виде, оглянуться не успеете.

Распоряжения улетели в селектор. Явившийся зам строевым шагом убыл следить лично. Вплыла гейша и, ставя арманьяк на жестовском подносике, коснулась плеча Ольховского грудью.

— А вы пока отдохните, — обволакивал директор, ласково поедая его глазами. — За вас кто остался? Старший помощник? Ну вот. У бригадира телефончик в кармане будет, я распорядился о прямой связи, все и передадите. Я вас не должен так отпустить, раз уж случай выдался.

— Случай, — сказал Ольховский. — Выдался, это верно. А почему она виконтесса?

— Дворянское собрание пожаловало.

— Какое дворянское собрание?

— Простите, Петр Ильич, разрешите спросить прямо: вы монархист?

— Почему монархист? — удивился Ольховский.

— Как же. Офицер российского флота. Интеллигентный человек.

Ольховский промычал.

— Во всяком случае, вы не похожи на демократа.

Согласиться с этим было легко.

— У вас лицо человека, верного традициям и долгу.

— Вы прямо физиономист.

— Не льстите, я просто умею различить благородство. Ваша должность, ваш поход, ваше присутствие здесь ясно указывают на…

Директор не сказал, на что они указывают, а вместо этого нажал кнопку, и над полом вплыла гейша, опустив глаза.

— Большой бювар! — торжественно приказал директор, и она на двух руках внесла кожаный с золотым тиснением и золочеными пряжками бювар форматом так примерно ин фолио. Ольховский еще удивился, что тащит она его без видимой натуги, лишь румянец на смуглых щечках выдавал вес груза.

Ловко сложив вес на стол перед директором, она вынула из держателя ручку в виде гусиного пера и подала с поклоном.

Директор откинул крышку, начеркал на верхнем листе несколько слов и размашисто подписался. Потом достал из стола спиртовку и палочку сургуча, зажег, подержал и пришлепнул на лист сургучную печать. Ольховский следил за манипуляциями, уводя глаза от секретарши.

— В силу данных мне полномочий, — возвестил директор, воздев лист перед собой, — и как уездный предводитель дворянства, облеченный доверием собрания, я возвожу вас, капитана первого ранга Ольховского Петра сына Ильи, в баронское достоинство.

Он обошел стол, склонил голову перед вставшим навстречу ему Ольховским и вручил грамоту.

О черт, подумал Ольховский, поздравляю бароном, каперанг, вы делаете карьеру, эдак в Москве графом станешь, но интересно, как в таком случае положено отвечать? Служу России? Или — благодарю, ваш-сиятельство? Что ж он себя-то не протитуловал?

— Склоните колено перед графом, — шепнула гейша.

Интересно, за что именно он сделал ее виконтессой, подумал Ольховский. «Не дождется», — отчетливо процедил он.

— Шампанского! — приказал граф-директор.

Шампанское было, однако, из провинции Шампань. Хотя устриц и ананасов, которых ассоциативно ожидал Ольховский, не последовало.

— Ценю такт, с которым вы воздерживаетесь от вопросов, у вас конечно возникших. — Директор предложил ему тонкую голландскую сигару и закурил сам. — Видите ли, отсутствие национальной идеи губительно сказывается на народе и каждом из нас в отдельности. А объединяющая всех национальная идея возможна только на базе монархизма и восстановления вековых традиций. Пусть вас не смущает внешняя простота процедуры, э-э, барон, — позвольте теперь обращаться к вам так?

— Естественно, граф, — с томностью отвечал Ольховский, развлекая себя абсурдностью ситуации и находя в этой игре тонкое издевательское наслаждение.

— Мы лишены времени собрать общество и придать посвящению подобающую торжественность. Не в этом дело, не во внешних атрибутах. Во-первых, для нас честь иметь в списках собрания такого человека, как вы. Во-вторых, это наш духовный вклад в наше с вами общее дело восстановления державы. В-третьих, это не более чем символический акт восстановления справедливости — люди по своим заслугам и качествам не равны перед историей. Так что поймите и примите свой титул… без такой мысли, будто у гендира крыша поехала.