Мой одесский язык - Соломатина Татьяна Юрьевна

А я свои туфли не помню. Я же из них вырастала. Я помню тёмно-красное вельветовое платье, потому что тёмно-красных вельветовых платьев у меня было целых два – одно насыщенно-вишнёвое, с вышивками гладью на кармашках, другое – чуть старшее: сдержанно-блёклое и без особых изысков, чем и благородное. И гольфы помню. Они всегда белые. И то, что сегодня первое мая, – помню. И значит, даже если завтра будет ливень и всего лишь шестнадцать или четырнадцать градусов по Цельсию выше нуля, я всё равно могу носить гольфы и ходить в детский сад без кофты.

Температурный парадокс первомайских сезонов моей мамы остался для меня загадкой. Зато она всегда разыскивала для меня красивые колготы.

И ещё я люблю варёную морковку.

И больше никогда не встречала таких добрых злых старух. Никогда и нигде. Наверное, они вымерли как вид. Истлели, как мои тёмно-красные вельветовые платья… Или их, старух с налётом идиш, в Израиль и Америку всех вывезли. В общем, у нас, в России, их нет. Климат не одесский. Папа бы мне всё объяснил, когда мне было три, четыре, пять, – а ему – от тридцати восьми до сорока. А сейчас уже не может. Последние десятилетия он пытается понять, почему он, родившийся на великой русской реке Волге, на Родине – в России, – иностранец и обязан зарегистрироваться в трёхдневный срок в органах Управления Федеральной Миграционной Службы, приезжая к дочери из Одессы в Подмосковье, и перерегистрироваться, прибыв к девяностопятилетней матери под Казань. Влажность? Фаренгейт? Сопромат? Уже не может сообразить. Даже за мои тёмно-красные вельветовые платья не помнит. Ни за одно из них, даже с гладью, собственноручно вышитой моей мамой. Хотя сам когда-то сделал снимок: я, мама, гладь. И это забыл… Не говоря уже о старухах с Воровского.

А я запишу. Чтобы не только я о них помнила, но ещё и моя дочь. Хотя бы…

Где-то в тени винограда

Стол просто ломится. Нас ждали и готовились. От этого становится тепло и приятно.

– Лена, эту «шубу» размером с Мадагаскар не съест даже рота голодных солдат! Лена, этими разносолами можно год кормить какую-нибудь Нигерию! Лена, хватит! Лена, сядь!!!

Накрыть стол в Одессе – дело чести. Где-то на московской кухне водка отлично идёт лишь под «окон негасимый свет», и когда иные светильники разума начинают мигать и меркнуть, то все понимают, что это не из-за недостатка закуски, а из-за слабого напряжения в отдельно взятой экзистенциальной сети. В Одессе – другое дело. В Одессе за столом мало кого интересует беспросветность бытия, потому что всем давно известно, что с этим делать – пить и закусывать, как раньше! И кто виноват в том, что в кране нет воды. Тем более сейчас она уже есть, в отличие от моего детства, когда воду отключали незадолго до полуночи, а включали в лучшем случае в шесть с чем-то утра. За одесским столом главное, чтоб было! И чтобы все были здоровы!

– Вот куда надо было издателю! – констатирует мой муж, обозревая и камбалу, и глосиков, и копчёную скумбрию, и свежайшую малосольную сельдь, и жареные кабачки под чесноком, и салаты такие-сякие и пятые-десятые, овощи свежие, овощи печёные, фрукты-ягоды и огромную запотевшую бутылку водки.

Чувствуем себя дураками со своей дурацкой бутылкой «Курвуазье». Пошлый коньяк под пошлый лимон и «глубокомысленные» беседы на опошленные донельзя темы – это не для здесь.

– Издателю сюда не надо! – говорю я. – Он бы не выжил.

– Ещё шашлык у родителей во дворе, и Любка плов из мидий досматривает, Ирка готовила, я же знаю, вы любите.

Мы стонем. Мы объелись уже заранее, только глянув на стол, накрытый в Ленкином доме, и учуяв запах шашлыков оттуда, из-под тени винограда.

– Лена, давай сразу на море!

– За стол!!! – рявкает моя подруга, прототип героини второй новеллы из «Большой собаки», так и не сменившая места жительства. Она построила новый дом, родила сына, сажает розовые помидоры и трудится стоматологом. Очень хорошим, замечу, стоматологом. Плохие стоматологи не строят дома, не управляют собственными новыми автомобильчиками и не выглядят, как королевы.

Покорно садимся. По первой, за встречу.

– Закусывайте!

По второй, чтобы почаще встречаться.

– Закусывайте!

По третьей, за тех, кто в море. Так положено.

– У нас кто-то есть в море? – уточняю я.

– В такой большой семье, как у меня, всегда кто-то есть в море, кто-то в горе, кто-то в радости, кто-то в гадости! – отвечает Ленка. – Закусывайте!