Остров на краю света - Харрис Джоанн

Сестра Экстаза и сестра Тереза пристально оглядели меня и тут же расплылись одинаковыми сияющими улыбками.

— Да это же дочурка Жана Большого.

Они так долго жили вне монастыря, вместе, что переняли друг у друга характерные черточки в поведении. Говорили они тоже одинаково — быстро, надтреснутыми голосами, как сороки. У них развилось особое взаимопонимание, как бывает у близнецов, — они заканчивали фразы друг за друга, и каждая снабжала речь другой, словно запятыми, утвердительными жестами. Как ни странно, они никогда не пользовались именами — всегда называли друг друга ma soeur^[11], хотя, насколько мне известно, не состояли в родстве.

— Это Мадо, ma soeur, малютка Мадлен Прато. Как она выросла! Здесь, на островах...

— ...время летит так быстро. Кажется, всего пара лет...

— ...как мы сюда приехали, а мы уже постарели...

— ...и выжили из ума, ma soeur, выжили из ума. А до чего мы рады тебя видеть, малютка Мадо! Ты всегда была другая. Совсем-совсем не похожа на...

— ...свою сестру.

Последние слова старушки произнесли хором, блестя черными глазами.

— Я так рада, что вернулась. — Только произнеся эти слова, я поняла, до чего я на самом деле рада.

— Здесь мало что переменилось, верно, ma soeur?

— Да, почти совсем ничего. Только...

— Все постарело, только и всего. Как мы. — Монахини деловито покачали головами и опять занялись мороженым.

— Я гляжу, «Иммортели» перестроили, — сказала я.

— Верно, — кивнула сестра Экстаза. — Бо́льшую часть, во всяком случае. Из нас еще кое-кто остался на верхнем этаже...

— Долгоживущие гости, как Бриман нас называет...

— Но совсем немного. Жоржетта Лойон, Рауль Лакруа, Бетта Планпен. Они постарели и перестали справляться, и он купил у них дома...

— Купил задешево и перестроил для отдыхающих...

Монахини переглянулись.

— Бриман держит их тут только потому, что монастырь платит за них деньги. Он не ссорится с церковью. Он-то знает, с какой стороны у него облатка намазана маслом...

Обе задумчиво умолкли и принялись облизывать мороженое.

— А это Рыжий, малютка Мадо. — Сестра Тереза указала на незнакомца, который, ухмыляясь, слушал их речи.

— Рыжий, англичанин...

— Пришел свести нас с пути истинного лестью и мороженым. В наши-то годы.

Он покачал головой.

— Не верьте им, — посоветовал он, все так же ухмыляясь. — Я к ним подлизываюсь только для того, чтоб они не разболтали моих секретов.

Он говорил с сильным, но приятным акцентом. Сестры захихикали.

— Секреты, а! Да, от нас мало что укроется, верно, ma soeur, может, мы и...

— ...старухи, но со слухом у нас все в порядке.

— Люди не обращают на нас внимания...

— ...потому что мы...

— ...монахини.

Человек, названный Рыжим, посмотрел на меня и ухмыльнулся. У него было умное, своеобразное лицо, которое озарялось, когда он улыбался. Я чувствовала, что он разглядывает меня в мельчайших подробностях, не с дурными намерениями, но с выжидательным любопытством.

— Рыжий?

У островитян в обиходе прозвища. Если зовешь людей не по прозвищам, значит, ты иностранец или с материка.

Он снял шляпу и взмахнул ею в шутовском поклоне.

— Ричард Флинн: философ, строитель, скульптор, сварщик, рыбак, мастер на все руки, предсказатель погоды, а самое главное — исследователь пляжей и искатель пляжных сокровищ. — Он неопределенно махнул рукой в сторону пляжа «Иммортели».

Сестра Экстаза сопроводила его слова восторженным надтреснутым хихиканьем, так что, судя по всему, эта шутка была ей знакома.

— От него ни мне, ни тебе добра не ждать, — объяснила она.

Флинн засмеялся. Я заметила, что волосы у него почти в цвет корольков на шее. «Рыжий, красный — человек опасный», — говаривала мать, хотя на островах рыжие встречаются редко и считается, что рыжина приносит удачу. Вот и разгадка. Но все равно, если ты обзавелся прозвищем на Колдуне — значит, занял определенное положение, что для иностранца редкость. Островное имя так сразу не заработаешь.

— Вы здесь живете? — Мне в это не верилось. Мне почудилась в нем какая-то неуемность; что-то неуловимое.

Он пожал плечами.

— Ну где-то ж надо жить.

Меня это несколько удивило. Как будто ему все равно, где жить. Я попробовала представить себе, каково это — когда тебе все равно, где твой дом, когда он не тянет тебя постоянно за сердце. Невыносимая свобода. И все же его наградили прозвищем. А я всю жизнь была просто la fille á Grosjean^[12], и моя сестра тоже.