Марта Квест - Лессинг Дорис Мей

— Иди, иди, Джим, — сказал он. — Нечего разговаривать. Раз я сказал, что нужны иголка и нитка, — значит, надо их достать.

Он опять махнул рукой, и официант ушел, а через несколько минут вернулся, неся требуемое. Донаван, снова оказавшись в центре всеобщего внимания, принялся, смеясь, зашивать платье Марты, а Рут, прищурив близорукие глаза, спокойно, хотя и не без любопытства наблюдала за этой сценкой. Донаван бранил Марту: «Отвратительная девчонка, все платье в грязи перепачкала». Это происшествие почему-то привело всех в необычайно веселое расположение духа. Марта уселась рядом с Донаваном — он взял ее руку, а Рут, сидевшая по другую сторону от него, в свою очередь взяла руку Донавана; Пэрри стоял позади Марты, опершись на ее стул, и с любопытством наблюдал за ними. В просветах между колоннами веранды было видно, как поблескивает в ярком лунном свете подернутая рябью поверхность больших луж. Огромные камедные деревья, казавшиеся отсюда совсем черными, покачивались на фоне звездного неба. Из дома доносилась ритмичная музыка. Была полночь. Старшее поколение уже расходилось по домам: они прощались с улыбкой, говорившей, что молодежь, конечно, должна взять свое, но пусть не требует слишком уж многого. А Бинки, словно вызывая заклинаниями бурю, бормотал:

— Давайте дернем, ребятки, пусть чертям станет тошно.

И во время следующего танца они «дернули». С криками и завываниями, притопывая и подскакивая, они схватились за руки и в бешеном темпе понеслись по комнате, подгоняемые оркестром, который все играл, играл, играл — казалось, пальцы музыкантов не знают отдыха, а улыбки их победоносны и исполнены сознания власти, ведь они — единственные человеческие существа в этом зале, и это по их воле дергаются и извиваются там, внизу, марионетки. Через плечо Пэрри Марта увидела Донавана: он танцевал, вихляя ногами, точно кукла на шарнирах, — руки и ноги его так и мелькали в воздухе, густые черные волосы прядями свисали на лицо, а улыбка говорила: «Это ужасно глупо, но я все-таки танцую, потому что так принято». Рут, тоже утратившая свою холодную сдержанность, прыгала в могучих объятиях Бинки, и лицо ее выражало терпеливое страдание. Марта вдруг поняла, что такое же нелепое страдальческое выражение написано и на ее лице, — ей все это не нравилось, она не могла этим наслаждаться. И как только заговорило жившее в ней здравомыслящее, беспристрастное существо, она, взглянув на Пэрри, вдруг поняла, что и он относится к этому так же, хотя и старается не выказывать своих истинных чувств. А с виду Пэрри пребывал в каком-то буйном трансе. Плечи его судорожно поднимались и опускались; он закатывал глаза, вращал ими, сверкая белками, и устремлял остекленелый взгляд в пол. Тело его дергалось, извивалось и раскачивалось, но все это было напускное — его ум в этом не участвовал: случайно перехватив взгляд голубых глаз Пэрри, когда он закатил их, Марта увидела, что исступление его чисто внешнее, оно не затрагивает его души, — это был взгляд бесстрастного наблюдателя, взирающего как бы со стороны на собственное безумие. «Глядите, какие все мы сумасшедшие», — казалось, говорил он. В то же время Пэрри не хотелось, чтобы за ним наблюдали: глаза Марты вдруг встретились с его глазами, и у обоих было такое ощущение, как у двух участников религиозной церемонии, которые вдруг увидели, что ни тот, ни другая не молятся, а подглядывают друг за другом, — оба были и смущены и раздосадованы подобным предательством. Марту душил смех, и она нервно расхохоталась, а Пэрри крепче прижал ее к себе, как бы говоря: «Успокойся», вслух же он сказал:

— Крошка, ты убиваешь меня, — и издал душераздирающий вздох, так что Марта снова рассмеялась.

Нет, не может она наслаждаться этим, как Рут. После первого танца — первого залихватского танца — она вернулась на веранду, где их компания заняла столик, предоставив Пэрри искать себе другую даму; тут она увидела Донавана, который сидел с Рут, — он уже обрел свой обычный спокойный и уравновешенный вид, а черные волосы его были, как всегда, тщательно прилизаны.

— Знаешь, дорогая Мэтти, — раздраженно заметил он, — эти оргии никак не отражаются на тебе. А волосы все-таки следует причесать — впрочем, дай-ка я это сделаю.

Но она причесалась сама — правда, весьма небрежно. А в зале тем временем продолжался топот; она прислушивалась к нему и с досадой и с сожалением: ведь она сама выключилась из общего веселья; зато теперь она может спокойно и бесстрастно сидеть и слушать, о чем болтают Рут с Донаваном.

Вдруг Донаван радостно завопил, и проходившая мимо молодая пара рассмеялась и направилась к нему. Женщина, маленькая, на редкость красивая черноглазая еврейка, была в узком полосатом шелковом платье; ее спутник, полная противоположность этой красивой, утонченной светской дамы, был типичным шотландцем, рослым и нескладным, с обветренным лицом и проницательными голубыми глазами.

Эта пара, видимо, не только «знала» Донавана, но была с ним в самых дружеских отношениях; мужчина и дама сели и заказали пива, не переставая, однако, утверждать, что им пора домой. Ее звали Стелла, его — Эндрю; они были женаты и очень довольны этим обстоятельством — все это Марта узнала еще прежде, чем прекратилась музыка и Пэрри подошел к ней. Он по привычке завздыхал, упрекая ее за то, что она его бросила, — это убьет его. Но Марта уже не в состоянии была поддерживать это ломанье. Рассмеявшись и глядя ему прямо в глаза, она заговорила с ним просто и естественно. О чем? Не это было важно — важен был ее тон, не могла она больше изображать из себя снисходительную мамашу. Пэрри смутился: он даже приподнялся, собираясь уйти, в глазах появилось выражение затравленного зверя, но затем он снова сел — Марта победила. Вот здорово! Она сумела приручить одного из матерых «волков» — главного приспешника Бинки, заставила его относиться к ней серьезно! По-видимому, это удивляло его самого. И когда Донаван и Рут, Стелла и Эндрю Мэтьюз поднялись и заявили, что они отправляются на квартиру к Мэтьюзам, Пэрри последовал за Мартой и, пересекая вместе с ней большой танцевальный зал, с комической гримасой крикнул огорченному Бинки:

— Эта крошка совсем прибрала меня к рукам, заарканила, теперь я человек конченый.

И они поехали: Марта и Пэрри устроились на заднем сиденье машины, а Рут — рядом с Донаваном, тем самым как бы закрепляя обмен партнерами.

Донаван и Рут слегка флиртовали, тогда как Пэрри даже не пытался взять Марту за руку. Большое тело атлета мягко покачивалось в такт движению машины, точно он вдруг обессилел, а голова, откинутая на спинку сиденья, подпрыгивала на выбоинах.

— Ой, крошка, что ты со мной делаешь? — жалобно заметил он, глядя на Марту.

Марта рассмеялась. А когда они подъехали к большому многоквартирному шестиэтажному дому, который знали все, ибо он был самым высоким в городе, Пэрри покорно вылез вслед за Мартой из машины, этакий ручной, смущенный «волк», и вся компания парами поднялась в квартиру Мэтьюзов.

Квартирка была светлая, уютная, со всеми удобствами. Маленькая гостиная с полосатыми занавесями и блеклыми коврами была обставлена легкой модной мебелью. Очутившись в такой комнате, обычно испытываешь облегчение — ведь когда входишь в незнакомый дом, невольно думаешь: «Какая там обстановка? Как мне придется себя вести?» В этой же комнате вам не навязывали ничьих личных вкусов, вы не чувствовали необходимости подлаживаться под кого-то. В такую квартиру входишь — где бы она ни была: в Африке, Англии или в любой другой стране — и сразу чувствуешь себя как дома, спокойно и хорошо. На нас и так, слава богу, лежит достаточно всяких обязанностей, и нам достаточно треплют нервы, чтобы мы еще задумывались над тем, кому принадлежит эта обстановка или эти ковры, кто ими пользуется, что это за люди и чего они от нас ждуг. Какое счастье иметь такую безликую современную квартиру — убежище странствующего поколения, которое понятия не имеет, куда оно стремится, и странствует налегке, готовое к любым неожиданностям.

Окна в квартире были распахнуты настежь; внизу сверкали огни города: кажется, что находишься очень высоко, точно на платформе, подвешенной в ночной тьме, и лишь тоненькая стенка из бетона отделяет освещенное пространство, где ты стоишь, от тьмы, где машет крыльями ветер. А ветер как раз усиливался. В небе, прояснившемся было к вечеру, вновь громоздились, словно изваянные лунным светом, скульптурные громады облаков. Они мчались непрерывной вереницей, пока не наталкивались на черную гору, которая росла и росла в вышине под слегка скошенным Южным Крестом. Было тепло: Марту едва прикрывало легкое вечернее платье, прикосновение ветра к ее плечам напоминало ласку нежных любящих пальцев. Где-то, будто спросонья, погромыхивал гром; по небу, точно корабль, управляемый ветром, неслась тяжелая туча — нижние ее закраины тонули во мраке, а верхние ярко освещенные зубцы сверкали снежной белизной. Луна скрылась, из темноты дохнуло свежестью — пошел дождь.